Седьмой год подряд она отмечает каждый свой сон в дневнике. Делает краткие пометки, рисует на полях образы [ что повторяются без устали ]. Произошло ли то, что маленькая девочка увидела единожды, словно во сне? Или это лишь плод фантазии, возникший где-то на уголках подсознания в тот момент, что разрушил все дальнейшие события / всю дальнейшую жизнь? После той ночи / утра / обеда / вечера Мэйбл Пайнс всё чаще видела картины, не подлежащие никакому объяснению. Но самая первая картинка была много ярче остальных, она отливает той многогранной реальностью, ниточка которой и оборвалась тогда. Искать объяснения самостоятельно, играя на публику безукоризненный баланс она долго не смогла. Что-то ломалось внутри с каждым днём всё больше, она пыталась погрузить себя в тот мир, который, по её мнению, реален. Все начали замечать эти резкие изменения в её поведении, в её повадках, в её привычках. Многие изначально отказывались увидеть в ней Мэй-Мэй [ странное сокращение, которого она не может вспомнить ], каждый утверждал только то, что "раньше ты была совсем другой; что-то изменилось и так резко". Это только усугубляло положение дел. Пока всё не порушилось окончательно. В семье воцарилось полное недопонимание, потому ей не хотелось принимать тот факт, что она была какой-то другой; а им не хотелось принимать тот факт, что она другая. Несколько раз они сказали ей прямо в лицо о том, что она не может быть их дочерью. Диппера тогда не было, что бы уберечь её от всего на свете. Брат был в длительном отъезде, слишком длительном.

Втягивает едкий дым в лёгкие, понимая, что легче уже не будет. И всё же — она надеется, потому что страшно. Страшно от того, что придётся переходить на что-то более тяжёлое. Что вызовет ещё более бурное привыкание, от желания будет уже не так легко отделаться. Руки её снова трясутся от собственной бездейственности _ бесполезности; работа официанткой в местном баре и это, в общем-то всё, что занимает её дни. Квартирка, которую она сняла не в самом благополучном районе, прохладная, потому что окна здесь не закрываются круглосуточно. Слишком много запаха сигаретного дыма, который уже надоел, но отделаться от привычки у неё так и не вышло. Крики из соседней квартиры уже настолько привычны, что кажутся родными. Но сейчас из-за чего-то ей не хочется слушать всего этого, ей хочется вырваться из этого порочного круга, в который она попала не без собственных усилий.

Кто ты?
Кто ты?
Кто же ты?

Вопрос, который доводит её до тряски слишком долгое время. Лицо, которое пробуждает её в одно мгновение ото сна. Но она не в силах запомнить его в деталях, потому что сон заканчивается и вместе с ним проходит всё — бесконечное множество деталей стирается. И остаётся лишь кричать, давиться воздухом и думать о том, каким дальше будет сон. Ей кажется, что это однажды прекратится, но это всегда ненадолго. Он приходит по её душу всё чаще; может из-за того, что она помешана на его образе. Он стал воплощением всех страхов, всех ужасов, что когда-либо происходили _ происходят _ произойдут в её жизни.
Но, между тем, она так сильно жаждет увидеть его в реальности; встретиться наконец со своей галлюцинацией, ведь это дало бы хоть какие-то ответы. Хотя бы тот, что она не с у м а с ш е д ш а я, коей многие уже её сочли. И сейчас, сидя на уголке кровати, уставившись на столешницу, на которой уже была раскрошена небольшая таблетка и превращена в дорожку, она лишь повторяла и повторяла: — Я не сумасшедшая, я не сумасшедшая, я не сумасшедшая... — дыхание прерывисто, звуки не в одной тональности. Она сжимает руки в кулаки, ни на что не надеясь. Просто защитная реакция, когда она сильно напугана. Словно это способно помочь, словно...

Морфий. Мэй смотрит на эту белую рассыпчатую дорожку, но не может решиться с ней сделать что-то. Её предупредили о всех последствиях, её предупредили обо всех побочных эффектах. Но так же ей рассказали и о приятных действиях этого дурманящего вещества. Слезает с кровати, перебираясь на пол, что бы оказаться поближе к гладкой поверхности столешницы. Она нагибается, едва дыша. И, в конечном итоге, смахивает пыль со стола. — Нет. Я не стану наркоманкой из-за кого-то... — нащупываешь зажигалку в кармане, забираешь со столика упаковку сигарет. — Пусто? Твою мать. — истерика снова наступает на неё, но есть надежда на круглосуточный, находящийся не так далеко. Она всё ещё лелеет надежду на то, что всё разрешится и она сможет бросить курить. Но с каждым днём эта надежда всё прозрачнее.

На лестнице ей пришлось переступить через пару тел, которые не смогли доволочь себя до квартиры. Пришлось поболтать с соседом, который уже долго время подбивает клинья, но у него ничего не выйдет. Мэйбл знает, что ей сейчас точно не нужно и это — отношения. Одиночество, конечно, сложная штука, но ещё сложнее быть с кем-то и сходить с ума по кому-то другому, кого она любитненавидит. И по тому, кого даже не знает... Или всё же?

— Может как-нибудь заглянешь ко мне на ужин? — но этот сосед, чьего имени она даже не может упомнить, настойчив. Он делает всё возможное, выходит смрадно. Мэйбл смотрит на него, но не видит. Сейчас она занята лишь руками, что обвивают её шею — с силой и напором. Дышать становится всё тяжелее, но она не пытается выбраться из не_существующих удушающих рук. Не видит в этом ни малейшего смысла. Хлопок прямо перед глазами, ей удаётся вернуться в реальность. Слишком резко. — Ты в порядке? — она моргает, пытаясь осознать что вообще происходит. Касается своей шеи, проверяя было ли то, что она почувствовала. Конечно нет.

— Я в порядке. — и она убегает, естественно не отвечая на все следующие вопросы от человека, которого едва ли знает. Идти по улице ночью, в одиночестве, ради каких-то сигарет — она едва ли могла понять саму себя. Но привычки берут своё. Капюшон прикрывал плохо расчёсанные волосы, да и не накрашенное личико. Вряд ли кого-то можно привлечь таким внешним видом. Впрочем, на то и был её расчёт. Мэйбл не поднимает глаз, смотря только под свои ноги; она прекрасно знала весь путь от начала и до конца. Вот и поворот в переулок [ обычно здесь никого нет ], но сейчас она врезается в кого-то.  Капюшон спадает, приходится посмотреть на того,
кто здесь оказался в такое время суток. — Извините, пожал... — её глаза, и без того большие, становятся ещё больше от осознания ужаса всего происходящего. Галлюцинация. — Ты! Кто ты? — она хватает его за ворот и трясёт изо всех своих сил, она хочет знать абсолютно всё.

found a new
b e g i n i n g
to a better
e      n      d.

задержи дыхание на миг, ощути какая глубина

в моей голове идёт война.
я не принимаю ничего из того, что чувствую сейчас.

Мэйбл помнит тот день, когда всё впервые стало чётким и ясным. Всё, наконец, вошло в фокус. Когда Кэсс пропела со сверкающей улыбкой её имя, когда Мэтт в очередной раз отвернулся от неё на уроке, когда мама собрала ей завтрак, когда информация о не_посещении уроков рисования достигла её ушей. Всё было не так. Все в один голос твердили, что Мэйбл Пайнс не любит рисовать, считает это бесполезной тратой времени; Мэйбл Пайнс любит стрепню мамы (которая с чего-то оказалась годной); Мэйбл Пайнс не общается _ не встречается (тем более) с Мэттом; Мэйбл Пайнс — лучшая подруга Кассандры (да, той самой, что не один раз "случайно" обронила на вещи Мэй пудинг). Всё это казалось смешной [ до горьких слёз ] пародией на ту жизнь, которой она жила раньше. Или ей казалось, что жила. Всё крылось в этих мелочах, которые она давным-давно считала чуть ли не главенствующими в жизни, только по этой причине она и отличила, что всё это вымысел.

Или та предыдущая жизнь — вымысел? Эти мысли сводят её с ума не первый год и, видимо, не последний. И даже она, лучик солнца в этом бесконечном мире тьмы, была сломлена под гнётом обстоятельств. Её притягательная улыбка, которая некогда была способна украсть сердце почти любого принца на этой планете (да и других тоже, уж она-то знает) — погасла; её глаза с беснующимися огоньками, те, что вечно в поисках новых приключениях — похожи на мёртвое море; да и внешность уже не столь мила. Даже для неё самой, ведь каждый раз, когда она смотрит в зеркало, то видит лишь отголосок другой себя. Той, которая была счастлива и искала в каждом мгновении капли радости и счастья. Той, которая была готова идти на край света за своей мечтой, а теперь нет ни мечты, ни желания вообще куда-либо двигаться.

Мэйбл, что с тобой стало? Да с её звонким именем, что раньше действительно олицетворяло оптимизм? Как она позволила себе так быстро сдаться _ проиграть судьбе эту схватку? Но больше не за что было хвататься; надежда погасла слишком быстро. И тот выпускной окончательно выбил её из колеи, окончательно стёр все её надежды и мечты полюбить именно эту жизнь, ведь осколки другой пробивались намеренно. Каждый раз. И те воспоминания ярче, сильнее впиваются в её трепещущее сердце, там всё было иначе _ по-настоящему.

Девочка была потеряна в тот злосчастный вечер, который большинство сверстников буквально восхваляли до самых праведных небес. Каждая девушка мечтала стать королевой, и не совсем каждый парень мечтал стать королём. Но была и девочка, которой не сдалась корона; которой не сдался этот бал; которой не сдалось это приглашение от парня; которой не сдалось шикарное платье, которое принесла мама. Ей ничего не нужно было. Даже Диппер собирался пойти, да-да, тот самый мальчик, который был готов всё на свете променять на науку. И уж явно никогда не был ярым поклонником подобных мероприятий, и всё же он действительно собирался пойти. И даже не в одиночестве, к которому он относился лояльнее, чем к походам с едва известными дамами. Но что-то изменилось. Неужели близнецы повзрослели? Изменили своё отношение ко всему вокруг? Поменялись ролями?
Мэйбл лежала на своей кровати в платье, за которое мама могла бы и убить. И не собиралась никуда идти. Ей казалось это чрезмерным дополнением к диплому, ей не нужно было такое дополнение. Ей хватало и того, что со школой теперь было покончено. Больше не придётся считаться с мнениями других, притворяться чьими-то ни было друзьями и наоборот — притворяться, что совершенно не знаешь тех людей, которых, как думала, знаешь. Когда Мэйбл делала второй глоток джина из фляжки, приготовленной на случай, если туда всё же придётся выбраться, ворвалась мама. С криком, даже — с воплем. Во-первых, платье! Во-вторых, фляжка! В-третьих, чтотыздесьзабыладочьтыдолжнабытьнавыпускном! Праведный гнев матушки был страшен даже для неё, поэтому легче было свалить куда-нибудь. Не столь важно будет ли это выпускной, будет ли это какое-то другое место. Важно было уйти.

И она ушла. На выпускной. С братом и его девушкой, решив не дожидаться своего кавалера, ведь точного согласия не было дано. А звонить и говорить о, Кевин, привет, я согласна казалось сущим бредом. В самой школе брат и сестра расстались, каждый решил заняться своим делом. Брат решил развлечься в школьных стенах напоследок. Сестра решила отвлечься от надоедливых, разъедающих мыслей. Алкоголь, который проносил любой здравомыслящий выпускник, лился рекой. И каким-то образом кто-то умудрился пронести с собой лёгкий наркотик. Быть может, это даже оказалось более лёгкой частью для исполнителей. Важно было то, что она теперь сможет опробовать эти два варианта забыться в купе. Вряд ли будет хуже, чем сейчас — подумала она, ощущая, как растворяется марка, которую она не так давно положила под язык. Всё происходит не сразу. Накатывает только после трёх-четырёх стаканов какого-то дешёвого пойла, который разливал местный алкоголик со стажем.

— Не помрёшь? — прошептал знакомый голос на ухо, но Мэйбл тут же отмахнулась от тени подсознания. Или от того самого голоса, который преследовал её тёмными _ светлыми буднями _ выходными.
— Может и помру, кому какая разница. — ответила она совсем невесёлым тоном, хоть и сопроводив эти слова усмешкой. Ей не было смешно, ей было до безумия грустно от осознания того, что она сейчас не обманывает себя.

Спустя пару-тройку часов ей стало плохо. Безумно плохо. Слишком много алкоголя, слишком много галлюцинаций. И всё это в смеси превращалось в тотальный кошмар. Она прилегла на лавочку, что стояла в краю зала и постаралась закрыть глаза. Но мир вертелся, словно на безумной карусели, а тошнотворный рефлекс лишь усиливался. Она не могла встать, потому что всё было в огне _ она не могла пошевелиться, потому что руки больше не принадлежали ей. Ведь их понемногу отрывало от тела. Без боли, но почему-то ощутимо. И его лицо прямо напротив. — Ты не можешь быть здесь. Тебя не существует. — лепетала она, едва ворочая языком. Всё плыло, всё чернело, всё тускнело.
Через несколько часов Мэйбл очнулась в больнице. Рядом был брат и мама, взволнованно вскочившие со своих мест, стоило ей только произнести пары слов. Ей было страшно, потому что память словно отшибло. Ей было холодно по непонятным причинам. Ей было одиноко, потому что всё снова не так. То было отравление алкоголем, чему она особо не удивилась. То была ночь, когда врачи утверждали, что она могла погибнуть. Едва ли.

you rise
i fall //
you twist
i turn
who's the first to burn
 

Ведь она здесь. И он здесь. Причины не объяснить, следствия не выявить. Не понять — обман ли всё это? Почему он делает вид, что не знает, кто я? Она пугается мысли о том, что всё это время ей чудился человек, о котором она понятий не имеет _ который о ней понятий не имеет. Это иррационально. Неправильно. Вздорно. Не отпускает ткань, в которую вцепилась, словно в спасительный круг. Она говорит медленно, спокойно. — Я тебе не красавица, умник. Отвечай кто ты. — если бы не знал, то вряд ли бы так скоро приглашал куда-то? Или это то, во что ей было бы поверить охотнее, чем в правду? Позади показался мужчина, который окликнул своего... босса? Санчез. Мэйбл почти задыхается, когда слышит эту фамилию. Что-то словно уносит её под воду, глубоко — на самое дно. И оставляет там умирать. Задыхаться в неизвестности.

Мэйбл Пайнс не провести. В этой истории есть какое-то чёрное пятно, которое она ещё не может отбелить, что бы увидеть саму суть. Хоть он и уводит тебя (благодаришь мысленно, что не оставляет). — Я не могла перепутать. Твоё лицо я узнаю из тысячи. — она сглатывает, воспоминания накатывают. Воспоминания из снов или... реальности? Определить это в одиночку ей не дано. Он — связующая нить. Должен быть. — Ты убил меня. Или не меня... но кого-то очень похожего на меня. И я смотрела на это, словно сторонний наблюдатель. — у неё было время, что бы подобрать все слова. Так из-за чего же губы так предательски трясутся, а голос срывается в истерику. Мэйбл останавливается, хватая его за руку. Крепко, максимально крепко. — Ты ведь знаешь о чём я. — упекут ли её в психиатрическую клинику? Только предстоит узнать. — Ты тревожишь меня слишком долго, что бы не иметь понятий о том, кто я, мистер Санчез. Твоё имя... словно вертится на языке. Но я не могу уцепиться за него.

в моём мире вечность идёт в расход,
и любовь перед расстрелом стоит у стены.

в моём мире стены выше лесов,
что бы видеть — веки режут ножом.

Ты всматриваешься в его лицо сквозь тьму, разгоняемую лишь слабым освещением от парочки фонарей. Ты пытаешься уколоть себя каждой чертой его лица, каждой ноткой его голоса, каждым его движением, да так сильно, что бы, наконец, спустя такое неимоверно долгое количество времени отгадать ответ. На все свои вопросы. Он не зря сопровождал тебя всё это время — то преследовал из тени, что ты едва могла разглядеть его лицо, когда пыталась нагнать; то настолько близко, настолько напористо — ты едва могла вынырнуть из этого кошмара. Иногда ты занимала его не так сильно, когда он, казалось, был занят своими бытовыми делами, лишь иногда поглядывая на тебя из-под капюшона. Иногда ты была его жертвой _ он был твоим кошмаром наяву _ во сне _ повсюду. Именно поэтому, когда ты видела его в кафешке, которой работала, то не преследовала его. Хоть желание и было, но был и страх, рождённый из глубин (или не таких уж глубин) твоего подсознания.

Ты хотела боялась смерти. Он настолько близко к тебе сейчас, что ты невольно задумываешься над тем, что он сегодня не займёт роль стороннего наблюдателя. Но что-то отличалось в нём от того, другого, Санчеза, который иногда шептал тебе на ухо _ иногда с силой хватал за горло _ иногда просто смеялся в лицо. В нём не читается того сумасшествия, которое было на протяжении этих лет... Сейчас что-то другое. И ты никак не ухватишься за ту реакцию, которая должна быть. Есть ли вообще нормальная _ адекватная реакция в такой ситуации? Да нет, конечно. Тебе остатки разума ещё подсказывают, что лучше бежать, потому что эта игра хорошо не закончится. Но отчего-то хочется остаться с ним подольше, словно он имеет какое-то значение в твоей жизни. Словно, на самом деле, он— он твой ночной кошмар.

И почему сердце так бешено колотится в груди? Почему сердце болит так сильно, что хочется его раздавить своими же руками? Можно было бы сослать всё на страх, но здесь не только он. Ты знаешь как отличить чистой воды страх и страх в смеси с чем-то тёплым, с чем-то печальным. С чем-то настолько сильно печальным, что ты никак не можешь унять это чувство. Кто же ты такой? Невольно тянешься своей рукой к грудной клетки, надавливая на неё с осторожностью, но всё же с силой. Надеясь, что утихнет; надеясь, что вдруг станет лучше. Но становилось только хуже. И даже его участие не помогало тебе внезапно адаптироваться, а ведь ты так хотела этого. Но не смогла ни разу, не смогла смириться с тем, что твоя жизнь вовсе тебе не принадлежит. Не смогла смириться с теми изменениями, которые слишком резко случились.

Твои псевдо-друзья, псевдо-семья пытались помочь тебе, но всё только усложнялось из-за тех доводов, которые они приводили. Они считали(-ют) тебя сумасшедшей, никто только не мог отыскать причину такого резкого сдвига по фазе. Никто почему-то не хотел попробовать встать на твоё место, представить себя в своей шкуре. Только твой брат предпринимал попытки что-то сделать, но все они оборачивались против него. О многом ты сожалела. О том, что кричала на него так сильно, когда он действительно пытался помочь. Тогда, когда он был единственным, кто не считал тебя чокнутой (или, по-крайней мере, усиленно старался делать вид). Жалела и о том, что сбежала, не попрощавшись, потому что не могла больше находиться там. Всё напоминало о твоих неудачных попытках _ о твоих истериках _ о твоих сомнениях. Ничего из этого, конечно же, не ушло и с переездом. Но тебе стало чуточку легче в плане восприятия новой жизни. Ты вновь начала понемногу рисовать, открывать в себе что-то новое, что ты постоянно отбрасывала на задворки.

И всё же — каждые твои зарисовки превращаются в его очертания, в чтении всегда находишь его прообраз, на работе всегда видишь его в каждом, кто сидит с надетым капюшоном. Ты зациклена на одном человеке. Как можно пытаться строить что-то ещё, если вся твоя жизнь вертится вокруг человека, которого, может быть, и не существует. Ты пыталась не вникать в суть вопроса, потому что это только больше нагоняло тоску и беспомощность. Ведь ты н и к а к не могла избавиться от него. Сколько бы раз ты не пыталась связать себя с другими парнями, сколько бы раз ты не отыскивала себе одно занятие за другим. Он всегда был рядом. Так близко, что ты едва могла дышать. Впрочем, как и сейчас. Дыхание спирает, словно даже свежего воздуха недостаточно. Словно даже, казалось бы, свежий воздух переполнен отравляющими веществами.

Он говорит совсем не то. Он снова пытается делать вид, что совершенно тебя не знает. Но ты чувствуешь это нарастающее напряжение между вами, которое он не в силах скрыть. Хоть и пытается. Конечно, можно было бы попробовать сослать всё на тот факт, что ты [ незнакомка ] пристала к нему, да настолько решительно, что хочешь / не хочешь — напряжёшься. Но тут было что-то иное, ты точно знаешь. Или ты просто не хочешь опять остаться на безводье. Но тебе почти хотелось выть от того, насколько всё тяжело. Насколько ты уже погрязла в этом и никак не можешь найти пути назад. Путь к поверхности слишком сложный.

Разговор не идёт в нужном русле. Тебе нужно расслабиться прямо сейчас, иначе ты действительно разрыдаешься, разобьёшь лицо кому-нибудь или кулаки самой себе. Как тут, наконец, его маска спадает. Его слова обретают смысл для тебя, наконец. Ты всё-таки не сумасшедшая?..
Ты вдруг, неожиданно даже для себя, улыбаешься. Потому что внезапно подступает какая-то лёгкость. — Что за глупый вопрос? Прошлое нужно каждому человеку, что бы двигаться дальше. Кто мы без нашего истинного прошлого? Да никто. И я не хочу от него отказываться даже в том случае, если оно премерзкое! — ты врёшь? Ты врёшь. Ведь твои истинные намерения в возврате воспоминаний уже не те. Это тоже важно, но более всего тебя терзал вопрос о нём. Но нельзя же вот так просто заявить ему об этом, а то вдруг испугается. Хотя, постойте-ка...

когда ночь подойдёт к концу
с кем останешься ты?

когда дождь бьёт по лицу
каплями мёртвой воды...

Может. — Более всего меня волнует — какая роль была отведена тебе. Ты преследовал меня всё это время, да? Безумие. Ведь я не знаю был ли это ты настоящий, мои галлюцинации или... я не знаю. — выдыхаешь, пытаясь успокоить себя. Успокоить бушующие эмоции, которые пробуждались от каждого воспоминания, связанного с ним. Даже о тех, которые были забыты. — Я даже не уверена в том, что ты реален. — тебя подхватывает эта мысль и ты, преисполненная надеждой, смотришь на него. Впервые за вашу встречу в них нет ни капли сумасшествия. — Ты ведь реален?

Он предлагает тебе сигарету. Учитывая ситуацию — отказываться ты не намерена. Сигарета попадает в твой рот незамедлительно, огонёк опаляет краешек и ты втягиваешься. Тебе становится легче на короткие мгновения, слишком короткие, что бы их хотя бы ощутить. Всё сразу же пропадает, возвращая тебя к суровой реальности. — Хорошо, что ты знаешь меня. Наверное. Мало кто знает меня такой, какой я всегда была. Только брат. Но даже он с течением времени сдался. — говоришь ты между затяжками. Докурила ты быстро, осознавая, что тебе стало легче. Но вряд ли от сигареты. Но может из-за него. Выкидываешь окурок в сторону урны, что стояла неподалёку, и попадаешь. — Я так давно не видела Диппера. Тебе страшно говорить ему обо всём, но почему-то тебе хочется доверять ему.

Почему?
Почему?
П-о-ч-е-м-у?

Он ведь тебе никто. Ты для него никто. Он так вообще твой самый страшный кошмар _ галлюцинация, который вдруг повстречался тебе в реальной жизни. И почему он стал твоей отдушиной сейчас? — Ты знаешь всё обо мне? Скажи мне, что да. Я чувствую, что мы были близки... в той моей жизни. Могу даже предположить в каком плане, но это будет глупо. Особенно, если учесть, что я в этом не уверена. — ты краснеешь, прикрывая лицо рукой. Когда ты, вот так просто, краснела, находясь в близости с парнем? Ночь была достаточно тёплой, но редкие порывы ветра всё же заставляли тебя дрожать. Да и сердце, всё ещё, не хотело сдавать обороты. А только билось ещё сильнее. — Если уж ты согласен на разговор, то может знаешь какое-нибудь местечко, где мы могли бы побыть в тепле? — ты не совсем разбиралась в круглосуточных заведениях, а к себе домой его приводить как-то не хотелось. Там слишком много безумных соседей, да и ты не уверена, что готова провести его в свои "роскошные" апартаменты.

я люблю тебя не за то, что в тебе.
а за то, чего в тебе нет.

они могут отнять у тебя всё, что есть.
но им не раскрыть мой секрет.

Сейчас, рядом с ним, ты вспоминаешь все безумности своей жизни. Словно он стал этой движущей силой ко всему тому, что ты пыталась оставить в своём прошлом. Может быть по той причине, что он и есть твоё прошлое. Или какая-то крайне важная часть, без которой паззл никак не сможет сложиться. И ты боишься его, и ты требуешь его со всей своей силой. Боишься увидеть то, что даст тебе ещё больший толчок к сумасшествию. Боишься встретиться лицом к лицу со своим главным страхом, с которым ты желала встретиться большую часть своей сознательной жизни. Получается какая-то откровенная бессмыслица, неправда ли? Но всё всегда выглядит более устрашающим, когда свет вдруг начинает проливаться. Сколько бы ты себя не готовил, сколько бы ты не ждал этого момента — всё равно будет жутко. Ты будешь колебаться, ведь эта жизнь может быть не таким уж кошмаром, который был у тебя когда-то, неправда ли? Но всё же откуда берутся эти едкие сомнения, которых ты не могла разглядеть на протяжении долгих лет? Почему они возникают в самый ответственный момент, когда рядом, наконец, возникает знающий человек. Неужели всё должно быть именно так, неужели всегда должны сыграть свою роль опасения, почему нельзя просто взять и решиться? Без колебаний _ без надежд на лучшее _ без страха потерять всё.

Но помимо страха сквозь тебя неугомонно проходило что-то ещё. Плотным вибрационным потоком, который выводил тебя из напускного равновесия и спокойствия. Впрочем, постойте-ка, разве ты пыталась держать себя в узде сейчас? Кажется, ты изначально выглядела напуганным зверем, которого слишком долго держат в клетке. Слишком далеко от того места, где хочется быть этому невинному зверьку. То бишь, тебе. То бишь, не такой уж невинной. За тобой можно упомнить всякие грешки, которые тебе её припомнят однажды, но для тебя они все искуплены. Всем тем, что вообще происходило за тобой за всю твою жизнь. Иногда тебе кажется, что твоя жизнь длится бесконечно долго, а иногда тебе кажется, что она пролетает неумолимо быстро. И никак _ ничто _ никто не зацепит тебя так, что бы унести в какое-то другое место, более желанное. Твоё. Родное. У всех, кого ты встречала, всегда были слова, которые они не стеснялись использовать против тебя. Слова, которые могли с лёгкостью уничтожить тебя, но ты каждый раз выстраивала защитный барьер. Каждый раз смеялась на каждое их колкое слово, при том всём — прямо в лицо. Что бы они могли увидеть, что не попали в самое яблочко, когда в действительности задели каждую струнку.

Именно поэтому тебе было легче на новом месте, где мало кто знает о твоём происхождении. О твоём поведении. О твоей толстой книжке, которую написал психиатр за ваши сеансы. Но так и не смог понять до конца твою проблему, не смог понять, что природа твоей проблемы реально. Как реально то, что в любой момент может случиться авария, которая с лёгкостью заберёт с собой десяток жизней. Как реально то, что в день выпускного у дочери этого психиатра забрали девственность (впрочем, она была не сильно против). Как было и реально то, что тебя ненавидели за то, что ты считалась сумасшедшей. Ха! "Смотрите-ка, "мисс ходячее сумасшествие", давайте-ка охаем её за то, что она не чувствует себя, как все."

Но сейчас, рядом с ним, ты чувствовала себя как-то особенно. Он казался тебя родной душой. Он казался тебе таким же безумным, как и ты сама. Тебе казалось, что его история может быть даже более странной, чем твоя. Ведь неспроста судьба свела вас. И, видимо, снова. Значит, вы не такие уж разные. Значит, ты наконец сможешь поговорить с кем-то, кто не назовёт тебя сумасшедшей. Кто не скажет тебе, что ты пытаешься выдумать мир, которого никогда не будет существовать в реальности. Он ведь способен тебя понять, да? Он же не будет из числа тех, кто осмеёт тебя, бросит в грязь и будет смотреть сверху вниз?

Он другой. Ты чувствуешь это.
Он другой. И это отчего-то пугает.
Словно снова попытки прорваться наружу того, что заточено под семью замками. Словно это что-то страшное _ пугающее _ запретное. Почему? Тебе ведь всегда казалось это чем-то желанным, принадлежащим тебе по праву. Но иногда этот ларчик пропускал что-то тёмное, что заставляло тебя дрожать. И бояться раскрытия этой тайны. Так неужели он — тьма?

— Я не понимаю. Почему ты знаешь моё прошлое, а я — нет? — ты прикрываешь рот, раздумывая над причинами, которые могли бы повлиять на это. Вдруг какой-то суд решил, что ты не достойна иметь этих воспоминаний. Или... ты сделала что-то ужасное, из-за чего была лишена каких-то воспоминаний? Или... догадки могут быть бесконечными, да и бесконечно неверными. Он знает всё, так какой смысл гадать теперь? — Ты лишил меня моих воспоминаний? Я сделала что-то плохое тогда? — ты начала нервничать снова, потому что ты не была готова стать злодейкой. Ты хотела быть доброй стороной всегда, но значит тогда случилось что-то очень... очень плохое. Ты едва могла контролировать подступающий приступ, тебе пришлось чуть сдавить горло, что бы перекрыть доступ к кислороду. Снизить его до минимума, пока не случится почти предобморочное состояние, да. Так легче. В глазах начинало едва заметно темнеть, а дыхание сбилось. Упало до слишком низкого предела. И ты отпустила, стараясь теперь нормализовать поступление кислорода. Как же это всё страшно.

— Ты знаешь меня достаточно хорошо, видимо. — подмечаешь ты со слабой улыбкой, когда он говорит, что ты не остановишься перед своим решением. Но ты уже начала давать слабину, но что бы сказать ему об этом... ни за что. — Так ты и за Диппером следил всё это время? Ты был как ангел-хранитель? Или, скорее, как сторонний наблюдатель? — заинтересованно произносишь ты, стараясь уловить его реакцию, но он быстро подавляет в тебе всякую надежду. Раздавил её на том же моменте, когда она пыталась разродиться. Если он отрицательный герой, значит ты всё же была положительным. Но отчего-то тебя это совсем не обрадовало, хоть ты и не удивилась. Почему-то.

— Общались... вот оно как. Так почему же ты забрал мои воспоминания? Зачем ты заставил меня так мучиться? — твой голос дрогнул, но ты быстро остановила себя, понимая, что в данный момент распинаешься зазря. Он даже тебя не слушает, набирая кому-то на своём мобильном. Ты была готова поклясться, что ещё одна минута ожидания помогла бы его телефону разбиться вдребезги. Но ты вжала ногти безумно сильно в свои руки, да так, что бы ты могла сконцентрироваться лишь на этой боли. Это помогало отвлекаться. Особенно сейчас, когда всё движется к правде.

А вы двигались к круглосуточной кофейне, в которую ты иногда заглядывала, когда не было никакой возможности уснуть. Он знал об этом месте, потому что следил за тобой? Он знал об этом месте, потому что позвонил кому-то и уточнил? Ты не слушала разговор, поэтому не могла сказать наверняка. Но это сейчас мало волновало. Ты присела за столик напротив на него, но подумала, что этого будет недостаточно и сразу же переместилась на тот же диванчик, на котором расположился он. Ты хотела видеть его максимально близко.

— Морти Санчез. — ты произносишь его имя ненарочито ненавистно. Так, словно внутри тебя сидит Мэйбл, которая очень не рада повстречать этого Морти Санчеза. Но ты не могла понять причины, а он мог объяснить тебе всё. — Почему мои чувства к тебе такие? Я не понимаю. Может ты сможешь объяснить мне? Я ненавижу тебя, хоть и не знаю. И, кажется, люблю, хоть и не знаю. — ты аккуратно, медленно дотронулась до его щеки. Только кончиками пальцев. Так и оставила свою руку на весу, рядом с его лицом. —
Вот почему изначально я подумала о том, что в прошлом мы... ну ты понял. Или всё было куда прозаичнее. — ты усмехнулась, опустив взгляд куда-то вниз. Не куда-то конкретно — свои брюки, его брюки, проглядывающий противно-красный диванчик. — И приятно ли тебе познакомиться со мной на самом деле? Самая обычная вежливость. А на самом деле?

   
strike me down
should have held it all alone
wash the questions off my hands
i'm the fate in no one's plans

Почему люди, смотря на яркую _ приторную [ в каком-то смысле ] _ убедительную картинку, постоянно пытаются увидеть подвох? Терзает ли их мысль о том, что жизнь не бывает гладкой? Или дело лишь в том, что каждый человек убедил себя крепко-накрепко в том, что без горя не бывает и счастья? Идеалистичности не бывает, жизнь не протекает в утопичной вселенной, да и на каждом шагу человек способен наткнуться на те самые грабли. Но нельзя же в каждой ситуации искать лишь изъяны, ведь всегда есть хорошая и плохая сторона. От самого человека будет зависеть к какой стороне он будет присматриваться внимательнее, от какой стороны будет зависеть вся его дальнейшая жизнь. Ведь часто случаются ситуации, которые решают дальнейшее развитие событий.

И ты старалась. Видит Бог, что ты старалась воспринимать всё только с хорошей стороны, но чем больше ты пыталась — тем больше жизнь старалась вмазать тебя прямо лицом в холодный кафель. Даже самых оптимистичных людей легко сломать [ может много легче, чем заведомо пессимистичных ]. Ведь ты видела всё сквозь розовые призмы, которые не позволяли увидеть и воспринять ту другую сторону, которую всегда стоит учитывать. Но ты просто игнорировала её, а теперь всё идёт крахом. Ведь раньше ты не видела той, другой стороны, а теперь она стала проглядываться слишком отчётливо. Теперь ты воспринимаешь любой пустяк в твоей жизни [ пусть то будет грубое словцо в твою сторону, какие-то мелкие проблемы, вроде отсутствия чаевых или даже отсутствия нужного размера в магазине ] так, словно настал конец света. Твои мироощущения слишком обострились из-за всех твоих галлюцинаций, из-за того, что тебя оставил родной брат, из-за того, что ты сама скатилась в этой жизни и сама выбрала этот путь, сколько бы тебя не отговаривали. Но сейчас ты не жалела, ведь каждая секунда твоих страданий вела тебя к этому самому моменту. К правде. Теперь ты можешь считать всех остальных сумасшедшими, кто не видел подвоха в происходящем.

Тебе хочется с надрывом рассмеяться, да придти к твоей маме, заявив, что все они ошибались. Что никто не был достаточно внимательным, что бы обращать внимание на детали. Что все хотели жить так, как проще, не задумываясь над тем, что кроется что-то ещё... И, может быть, они будут правы, избирая простой путь без боли и переживаний, без извечных выносов мозга и истерик. Без всей этой безумной херни, с которой ты жила на протяжении долгих лет. Ты настолько увлеклась прошлым, что забыла, что есть настоящее и будущее, которые ещё не написаны, а ты заранее их исковеркала до неузнаваемости. Есть ли судьба, нет ли её — не важно. Факт в том, что с течением этого времени ты потеряла саму себя, а теперь осталась лишь тень, которая пытается только лишь существовать, позабыв о том, что можно жить.

— От повторного переживания прошлых ужасов... — вторишь ты его словам, пытаясь переваривать эту информацию. Пытаясь не отказаться в самый последний момент от того, к чему шла столько времени. Стоишь на перепутье собственного страха и собственной жажды, стараясь лишь укрепить своё желание знать истину. Что может быть важнее, чем знание собственной жизни? Ничего, не так ли? Что есть человек без его прошлого? Но что, если это прошлое настолько тёмное, что отказаться от него _ позабыть навсегда — подарок, снизошедший до твоей исстрадавшейся души. Но ты была недостаточно сильна, что бы отпустить. И сейчас нужно быть достаточно сильной, что бы не убежать.

Но желание _ страх в один щелчок пальцев сменяется неподдельным интересом. То ли он специально подбирает слова, которые цепляют тебя, то ли это происходит произвольно. — Ты выражал нам признательность, забирая наше прошлое? Какое бы оно не было ужасным — оно наше. Ты был бы рад избавиться от своих воспоминаний? — ты не понимаешь его [ или лишь обманываешь себя, убеждая в том, что не понимаешь ]. Но даже не столько это тебя заинтересовало, пронзая в самую суть, но тот факт. Факт, что он вас благодарил так, как мог только он. И ты не понимала за что, не понимала как это может считаться благодарностью [ это его мышление отбитое, или ты не до конца осознаёшь вопрос? ] — Благодарил за что? Чем ты нам был так обязан? — если складывать все твои галлюцинации _ которые уж не такие галлюцинации, то получается крайне смазанная картинка. Чаще всего всплывает картина того, как ты смотришь на труп себя. Это пугает, но в то же время наступает какое-то странное облегчение, чем чаще ты видишь эту картину. Словно так должно быть. Всё идёт своим чередом.

Тебе отчего-то хочется выплакаться сейчас. То ли его слова пробуждают в тебе слишком много эмоций, то ли ты уже давным-давно выбилась на все эти великолепные нервные срывы и стала мастером в этом. Другие обстоятельства. Насколько же всё было плохо при вашем знакомстве? Что за обстоятельства сыграли свою роль, приводя ко всему этому разыгранному безумию? Так много вопросов, что уже нет сил ждать, но в то же время хочется тянуть время, подольше находясь в его компании. Ты не можешь объяснить собственных чувств, но к этому ты уже привыкла. И всё же...

Задерживаешь его руку на своём лице, накрывая своей почти мгновенно. Ты просто знаешь, что так надо. Безумцам вполне дозволено творить необоснованные вещи. Может думаешь, что это поможет тебе восстановить какие-то детали прошлого. Прикосновения человека, с которым связано так много в прошлом, должны как-то пробуждать потерянное. Но, видимо, нужен куда более сильный катализатор. — Кажется, я знаю тебя слишком хорошо, но при этом не могу вспомнить ни детали о тебе. Кажется, словно ты разрушил весь мой мир, но в то же время дарил какой-то необычный свой. Может безумный, может и опасный, но свой. Может ты делился им не по своему желанию, но я бываю настырной. — тебе не стыдно за свои собственные мысли _ действия. Тебе не стыдно за то, что он о тебе подумает в конечном итоге. Ведь ваша встреча не может быть радужной, не при всех этих обстоятельствах, по его собственному признанию. — Сколько бы там не случилось плохого, сколько бы ошибок не совершили все мы — это всё принадлежит нам. Так что это всё имеет значение. Каждая деталь дальнейшего рассказа, каждая деталь нашего прошлого. — обхватываешь двумя руками его руку, легонько касаешься губами тыльной стороны ладони. Принимаешься рассматривать его ладонь, прочерчивать пальчиками линии на его руках. Если бы ты умела читать по рукам, то, наверное, могла бы что-то сказать о его судьбе, о его любви. Или о чём там обычно можно рассказать по рукам. — Я хочу верить тебе, поэтому расскажи что с нами произошло. — твоё эмоциональное состояние скакало от одной грани к другой.

Странно, но вдруг тебе пришла такая мысль, что в этом прошлом ты можешь быть виновата сама. Что, если ваша история не сложилась гладко по твоей вине, а этот Санчез всего-то пытался вас уберечь? Но строить предположения можно до бесконечности, а в итоге ни одно из них не будет верным. Сейчас безумная ситуация, но ведь со знанием прошлого она может [ и станет ] ещё более безумной. К такому нельзя себя подготовить. Ведь перед смертью, как говорится, не надышишься.

[indent] he holds the gun
against my head

Кажется, будто в одно мгновение все внутренности скручиваются и мнутся, образуются в одно сплошное ' как же больно '. Может, разложить себя сейчас по органам было бы много разумнее; может, тебе бы самой стало легче. Ни одна частица не противилась бы правде, охватывающей твоё раскрошенное сознание. Тебе кажется, что ты заслуживаешь совсем другой жизни; тебе кажется, что ты больше не можешь перетягивать собственные страдания тугим узлом, оставляя их поглубже. Этот подарок, чёрт возьми, тебе поднадоел. Эта жизнь тебе, чёрт возьми, поднадоела. Если нет никакой возможности вернуться, то есть ли смысл стараться?
Этот мир никогда не будет рад тебе, этот мир никогда не откроет перед тобой латунные врата, а сама ты не в силах. Тебе казалось, что ты ещё сможешь найти хоть какой-то крошечный смысл, ты наивно полагала, что он откроется в этом незнакомом знакомце. И от злости на саму себя, из-за твоей извечной наивности, хотелось сдирать кожу со своего идиотского лица. Цепляться за каждую трещинку неровными ногтями, и стягивать стягивать, пока она не расползётся на плотные _ окровавленные нити. И что же обнаружится за этим лицом, что таится за этим фасадом? Именно это ты так жаждешь узнать, именно это заставляет тебя на мгновение вцепиться в свою призрачную бледность, выгравированную по каждому периметру твоего тела. Может, ты совсем скоро рассыпешься; надеешься, что так, ведь тогда не придётся думать обо всём этом.

[indent] не уверена, что тебе удалось очнуться ото сна. а, может, от смерти? кажется, что тебя заживо похоронили под толстыми слоями грунта. оставили совсем без воздуха, в кругу красных муравьёв и снующих червяков. они забираются вверх по твоей коже, заползают в ноздри, в рот, в глаза. пожирают изнутри. и от этого тебя передёргивает, от этого тебе становится тяжело дышать. до ужаса хочется закричать всем, кто смотрит на тебя откуда-то сверху (но словно не видят, отказываются замечать) — я жива. вместо этого каждый день, вместо привычной утренней рутины, выскабливаешь грязь из-под ногтей и стараешься смыть с себя первую кожу, надеясь, что под ней обнаружится вторая — более чистая.
вместо этого лишь старательно натягиваешь улыбку, в которой не отражается ничего. лишь белоснежность полотна, над которым не потрудился поработать ни один художник. раньше, кажется тебе, в твоей улыбке порхала лёгкая искренность, помноженная на закатное солнце весны. раньше эта улыбка могла растопить холодные сердца; теперь она вырисовывается на лице лишь для сухой необходимости. не задевает чужие сердца, тем более — не трогает твоё. твои эмоции, откровенно говоря, давно дышат на ладан. лишь страх насмехается над тобой, вырисовывая образы твоей прошлой жизни; размытые _ неестественные, скрытые от всего блядского мира, но безусловно родные.

и ты вырисовываешь на своих руках узоры,
тонким лезвием.

[indent]i close my eyes
and bang
i'm dead

— Часть меня всегда надеялась, что мои видения не правдивы. Часть меня действительно надеялась, что я просто схожу с ума. — лениво крутишь у виска, рассматривая свои руки в плену чужих (пытаешься убедиться, что под ними не осталось вышеупомянутой грязи; нехорошо представать в таком нелицеприятном виде перед парнем). Его слова всё ещё пылают в твоей голове: мне есть, что стереть из своей памяти, заставляя тебя дрожать перед тем фактом, что даже у него есть пугающие события и обстоятельства. Он не показался тебе тем, у кого есть хоть какие-то слабости (в отличие от тебя, он смог перешагнуть кошмары своей жизни? Или он старается жить с ними (существовать), властвуя над своей жизнью и сознанием?). Но сейчас это не должно тебя так сильно заботить, ведь правда раскрывается. Обличается пренеприятной гремучей гадюкой, которая обвивает твою шею с жуткой силой. Ты сильнее сдавливаешь чужую руку, словно разыскивая в ней спасение, но... как ты можешь искать в нём спасение?

[indent] купол даёт трещину, стоило убийце умело надавить. купол, который тебя никогда и не оберегал. но, знаете, как оно обычно бывает— ты так стремишься к правде, что, получая её, совершенно не представляешь что с ней сделать теперь. в какое место её аккуратно сложить, чтобы она своим ядом не вытолкнула из тебя жизнь. всё твоё тело напрягается, твоя рука подрагивает в плену (но не смеет вырваться; всё, как прежде). воспоминания наполняются красками: такими яркими, такими реальными. оттенки красного заполняют почти все полотна, водружая венцом всего творения — силуэт треклятого демона. для него вы всегда были лишь игрушкой для потехи; тем, что можно незаметно для всей вселенной стереть в порошок. подле него — ваш друг, ваш враг. тот, кому вы готовы были вверить свою жизнь; и тот, кто с лёгкостью мог её раздавить. союзник билла, превосходно сыгравший роль в ваших жизнях и занявший незаконное место в ваших сердцах.
твои губы чуть подрагивали, но ты лишь сжала их потуже — ни плача, ни крика. должна остаться лишь гнетущая пустота, так почему же так больно? и твои мысли постепенно приходят к брату, который смирился. почему он смирился? ведь это ты мастерски влюбляешься в иллюзии, создаёшь вокруг себя безопасное пространство, уверяешь себя в прозрачности этого мира. почему он пробил брешь в твоём чувстве самосохранения?

Поднимаешь, наконец, взгляд на Морти, чёрт бы его побрал, Санчеза. Собираешься что-то сказать, что-то очень серьёзное, но первоочередно прорывается лишь сжатый смешок. Утрированный, скомканный, словно его сдавили под бетонным прессом. Вдыхаешь поглубже, вырывая руку из-под его. В тебе нарастает гнев с отвратительной силой, потому что это последнее, что ты чувствовала, когда ещё помнила. Гнев, запечатлевшийся в душе и взгляде; необузданный _ первородный, обращённый на демона и его приспешника. Сейчас это первый сработавший механизм после пробуждения.

— Ты предал нас. Ты предал нас. — истерический смех буквально прорывается сквозь каждое слово, но ты стараешься дышать чуть чаще и спокойнее. Стараешься сделать свой тон более грозным. Рука инстинктивно взмывает вверх, наотмашь ударяя его по лицу. Ты надеешься, что он запомнит это прикосновение навсегда. — Что ж, поздравляю. Тогда ты убил меня. Я мертва, чёрт, я же мертва. Я должна быть мертва. Ты должен был лично убить меня, а потом... а потом закопать под выгоревшей дотла землёй. И плюнуть, несколько раз плюнуть, повторяя, что я такая тупая, что доверилась такому, как ты. — глубокий вдох, попытка привести себя в адекватное состояние. Но слова льются, ведь они же созданы для того, чтобы складываться в длинные предложения. — Почему мы живы, Морти? Почему мы, твои верные, блять, друзья, живы? Так чертовски живы, когда должны быть так чертовски мертвы. Как тебе удалось избежать гнева Сайфера? — нервно постукиваешь ногтями по столу, высматривая изменения в его лицу. Ты видела чувство сожаления, расползающееся по его лицу; кажется, даже чувство вины.

Но ты и раньше ошибалась в нём.

пуста, выжата, словно бы обескровлена
стоит сделать пару-тройку мазков кистью на этом листе, чтобы насытить хоть чей-то взор. стоит завернуть её величество пустоту во что-то помпезное, красивое, расписное, чтобы скрыть с глаз долой. скрыть под невероятно красивыми тканями то, что уже навеки потеряно ( или эти настроения лего изменчивы, как направление ветра ). люди пялятся на вас абсолютно бесстыдно; ты можешь ощутить миллионы глаз-бусинок, прикованных к вашему столику ( хотя людей в кафешке не больше восьми; почему же их взгляды исчисляются миллионными? ). ваши действия, ваши слова, словно из картонной постановки на грошовых театральных подмостках. то, что написано из рук вон плохо, наспех, да ещё и в кромешной темноте. писал неизвестный писака, в голове которого жила бредовая мечта — стать сценаристом. реплики рождались будто бы самостоятельно под отягощёнными взглядами высшего начальства; он старался настолько сильно, что забыл, что пьеса должна дышать прежде всего. не быть мертвенно-бледной, распятой каким-то неизвестным во имя попытки в искусство.

почему вы не можете стать искусством?
ваши жизни поломаны демонами ( в прямом и переносном смысле ) ; ваши жизни исковерканы неумелым писателем ( если слово "судьба" имеет отклик в реальности ) ; ваши жизни вообще таковыми сложно назвать ( 'существование'? или какое-то другое слово грамотнее впишется? ).

если ты — свет, то тьмы не страшится даже
тот, кто в беде, в крови и холодной саже,
тот, кто виною топится и вином; тот, кто себя теряет
в себе самом.

С каждым его словом всё больше принимаешь то, что он прав. И то, что ты права. У тебя есть повод злиться на него, но, с другой стороны, он действительно не обещал быть вашим другом до конца дней. Не клялся в верности, да и вообще всегда вёл себя отстранённо. Просто ты сама рисовала его в своей голове без остановки, продолжая делать венцом того года ( Санчез — самое интересное и интригующее, что случилось за этот год! ). Просто сделала его героем собственной истории, хотя с самого вашего знакомства ему было откровенно плевать, а ты всё разглядывала тайный смысл под его поведением. Позже он раскрылся, но глаза твои всё равно остались слепы. Ты защищала его до самого последнего; до того момента, пока помнила. Или, вернее, до того момента, когда его забыла.
Может, отсутствие воспоминаний и было наградой, которую ты не восприняла всерьёз. По-крайней мере, ты не корила себя за вселенскую глупость, которую допускала в знакомстве с многими. Ты никогда не раскрывала глаза на истинную личность, безоговорочно доверяя всем и раздавая шансы 'занять сердце в твоём месте' направо и налево. Слишком часто твоё сердце было занято кем-то, слишком изменчиво всегда было твоё сердце.

Но не теперь.
Что-то щёлкнуло в тебе ( может, с возрастом ), пришло осознание того, что влюбляться в каждого симпатичного паренька — скорее наказание, чем привилегия. Каждый раз впуская кого-то, ты даришь частичку себя, которую с моментом расставания парень забирает с собой ( даже если это ему не нужно ). Значит, у Санчеза тоже есть часть тебя, которую ты бы с удовольствием забрала обратно — или оставила бы её до самого конца, как напоминание?

— Значит, что-то ценное мы всё же принесли в твою жизнь? — не решаешься сказать 'существование', потому что вряд ли можешь судить его образ жизни и его действия ( но в голове, конечно же, подразумеваешь лишь 'существование' — тщетные попытки к реальной жизни ). Голос твой всё ещё подрагивает от напряжения, но его слова — гневные, опалённые злобой — действуют успокаивающе. Словно это предел твоих мечтаний, словно голая правда не такая уж отвратительная, какой была. Дело в том, что ты действительно довольна тем, что оставила какой-то след в его жизни. Нет, даже не так — изменили взгляд на жизнь, а с твоей точки зрения подобное можно считать достижением. Вы оказали сильное воздействие на него? Но по какой причине? Наверное, это уже не имело значение.

прошлое должно оставаться в прошлом.
но ты неизменно приглашаешь его к чаю, раскладываешь приготовленные пирожные и взираешь на него снизу вверх ( никак не можешь перерасти его значение ). неизменно выслушаешь тирады о твоих глупых ошибках, о твоих неверно-произнесённых словах и постыдных поступках; слушаешь тихо и смиренно, раскладывая на столе огнестрельное оружие. рядом с чёрным корпусом двадцатого глока — десять патронов ( хватило бы и одного при должном желании ). оружие всегда лежит наготове, а его безусловный плюс — отсутствие предохранителя, чтобы не тратить лишнее время. но вряд ли ты когда-то решишься выстрелить, лишить себя болезненного прошлого и его постоянного присутствия.

бесит, бесит, бесит
но ты воспринимаешь прошлое не так, как нормальные люди. не то, на чём надо учиться — то, из-за чего нужно расчехлять свои накалённые нервные окончания и обжигать их из-за тупых ошибок. ты устала от собственных глупостей достаточно, чтобы подготовить боевое оружие, но сил всё ещё недостаточно, чтобы суметь зарядить его и сделать прямой выстрел ( прошлое, поверьте, не будет оказывать особых сопротивлений. оно многословно, но живёт не по собственной воле).

в доме, что спит, а саван его — печаль,
в том, что финал приходит всегда, а жаль.

Тебе бы хотелось сказать, что тебе плевать на то, что сделал Билл Сайфер со своим верным (не очень) прислужником, но ты бы соврала самой себе. Сложно даже представить, что мог сделать демон с тем, кто помешал ему насладиться десертом. Пайнсы всегда бесили его более остальных, поэтому убийство вашей четы было его основной целью. Только ради того, чтобы увидеть лицо, искажённое болью, страхом и, может даже, повиновением. Сейчас ты понимаешь, что твоя судьба могла сложиться много хуже. Обошёлся бы Сайфер одним только убийством, хватило бы ему услады в этом действии? Может, вы бы мучились до конца своих долгих жизней. Может, ваши разумы были бы подчинены на веки. А внутри, запертые в своих собственных сознаниях, продолжали бы бесконечно страдать. Миллион и одна версия того, как всё могло бы обернуться.

— Я так плохо тебя знаю. Даже смешно, что я позволяю себе винить тебя, но не могу перестать. — ты действительно хотела бы узнать его историю лучше; может, у него есть свои причины, чтобы действовать не по общепринятым нормам совести. И это " души не продаются ради 'хочу' " ; ты даже вздрогнула, насколько Сайфер отвратительный. Впрочем, Библия уже давно приучила людей считать, что у демонов нет пределов, рамок или понятий зла / добра. — Боюсь, что я... — ты сглатываешь, разглядывая гладкую поверхность стола ( на него, отчего-то, смотреть тяжело ). — Сайфер должен исчезнуть. Должен быть стёрт из ткани мироздания. Тогда ты сможешь жить без обязательств перед ним. — уничтожить демона кажется сущей глупостью, которую не исполнить без знаний / сообразительности и определённой силы. Как ты вообще думаешь о подобном варианте? Позволяешь своему человеческому мозгу, охваченном воспоминаниями о деяниях Сайфера в твоей вселенной, задумываться о противостоянии демону. — Есть какой-то способ победить его? Или ты... — проводишь руками по лицу, осознавая всю глупость маленькой (невозможной) кампании. — Может и стоит жить настоящим.