Подушечка большого пальца медленно вдавливает пластиковый рычажок ручки в пружину, та, в свою очередь, замыкает внутри корпуса элементарный механизм и выталкивает с противоположной стороны пишущий кончик стержня. Противный скрип металла по пластмассе, слишком четко различимый сейчас в оглушающей тишине помещения, синхронизируется с волочением секундной стрелки по циферблату и тем самым выбивает из напарника, сидящего неподалеку, жалобный возглас.
Мэтт недоволен тем, что Том уже почти целый час бездумно щелкает ручкой и буравит взглядом стену.
Уже сорок одну минуту, если быть точным, Мэтт молчит и периодически гипнотизирует затянутую в синюю рубашку спину друга, не решаясь попросить его перестать столь садистским образом действовать ему на нервы. С каждым мгновением все это начинает больше и больше походить на древнюю китайскую пытку водой. Кап-кап-кап по темечку. Щелк, щелк, щелк по ушам. Но молчание - действительно самое настоящее и бесценное золото, когда знаешь, по какой именно причине товарищ, хладнокровно использующий в качестве оружия усовершенствованный временем гарпун, вот так вот просто втыкает в пространство.
Том же недоволен тем, что через два кабинета от него, в кожаном кресле начальника, перед окном во всю стену восседает Торд. Тот самый человек, который много лет назад оставил своих друзей ради каких-то там, только по его, разумеется, мнению, благих целей. Тот самый человек, который потом вернулся не ради того, чтобы поднять из могилы дружбу как твоих зомби, а чтобы закопать ее поглубже. Тот самый человек, который самолично провозгласил себя Красным Лидером там, где его не ждали. Тот самый человек, который больше не вызывает в Томе никаких чувств, кроме негативных. И если Мэтт уже смирился с участью быть его подчиненным, то Том все еще горазд в любую минуту разорвать рубашку на своей груди и присоединиться к горящим в своих танках мятежникам. Уж лучше сдохнуть так, чем по прихоти того, кому когда-то верил как самому себе.
- Эй, дружище. Там..ээ..красный код. Лид.. - Мэтт, ловящий на себе чужой уничтожающий взгляд, вздрагивает и резко заменяет одно слово на другое, - то есть Торд вызывает к себе.
Это пафосное и восхваляющее невосхвалимое прозвище действует на Тома, как красная тряпка на быка, как запрет Кока-Колы на Эдда, как разбитая рамка с фотографией на напарника, но в ответ он лишь стискивает зубы, бросает замученную ручку на стол и поднимается со стула.
***
Горделивое восхваление себя любимого и убранства кабинета бессовестно игнорируется мужчиной, хотя мысленно и комментируется с ехидством: "Твое шрамированное лицо по цвету просто идеально подходит к этому столу, не спорю. Еще бы привязать тебя к этому ахуенному креслу и сбросить вместе с ним с крыши какой-нибудь высотки, и цены тебе не будет."
- Тебе стоит переименовать свое супер секретное хранилище в неохраняемый сарай, чтобы ни у кого не возникало мыслей туда соваться и что-то у тебя тырить, - ядовито хмыкает Том, дослушав вводный инструктаж. Он не может позволить себе фамильярничать с Тордом, выкать и показывать напускное уважение. Его самооценка еще не достигла такого дна. Конечно, из него получился бы довольно неплохой актер, но уж точно не тогда, когда партнер по съемочной площадке бесит самим фактом своего существования да еще и намеренно удваивает это отрицательное отношение, злоупотребляя статусом. Ведь совсем не для того, чтобы лучше сработать, Торд выбирает себе в компаньоны Тома. Он преследует совсем другую цель, и мужчина это знает.
"Еще посмотрим, кто кого," - Ридж задерживает проецируемый через очки и бросающий вызов взгляд на бывшем друге прежде, чем первым покинуть эту обитель самодовольства и восхищения собственной персоной.

Говорят, время меняет людей. Говорят, что и за морем где-то кур доят. Люди вообще много чего говорят, но Том уже ни чему не верит. На самом деле он довольно долгое время трепетно хранил в своем черством сердечке надежду на то, что Торд исправится, образумится и поймет, где и с кем его настоящее место. Но посмотрите на него сейчас, спустя столько лет. Посмотрите на эту неизменную садистскую улыбочку, за которой скрывается непреодолимое желание помедитировать на картину растекающихся по полу чьих-то мозгов, на то, каким мягким жестом он поглаживает ствол ружья в руках, будто это и не смертоносное оружие вовсе, а ласковый домашний питомец, на грозный приказной тон, которым мгновенно сменяется саркастичное заигрывание, будто на место одного человека резко становится другой. В народе это называется шизофренией, и Том ни разу не удивится, если когда-нибудь какой-нибудь особо смелый специалист поставит Торду такой диагноз. Вот он просто Доктор Зло воплоти с расширенным набором всех киношных шаблонов и клише.
"Конечно, сложно поддерживать дисциплину тогда, когда не знаешь даже значения этого слова да еще и сам не обладаешь данным качеством", - иронично думает мужчина, нервно дергая плечом и поправляя неудобно севшую жилетку.
Больше он не говорит ни слова. Ни в кабинете, ни перед выходом из него, ни в машине. Том не считает нужным растрачивать свои драгоценные и несомненно необходимые на операции силы на бесполезную и бессмысленную болтовню. Да и о чем они вообще могут поговорить? Они уже давно не друзья, чтобы сидя рядом друг с другом, обсуждать, кто какую девчонку закадрил, кто сколько выпил на вечеринке у Моники, и почему в общей гостиной лежит приколотый гарпуном к полу Санта. Хотя, все-таки, в голове Тома крутится парочка интересующих его вопросов. В основном, все они по делу, что-то вроде "что мы вообще ищем" и "есть ли у тебя более конкретный план, чем тот, который ты нам предоставил". Но ни один из них не произносится вслух, ни один из них не должен стать причиной словесной баталии, отвлекающей от дела. Он - профессионал, в первую очередь, иначе и дальше бы ему сидеть, да раздражать Мэтта щелканьем ручки.
Дорога в молчании кажется мучительно долгой. Том без особого интереса разглядывает через боковое окно футуристичные пейзажи, сменяющиеся разрухой и запустением. Когда-то этот город жил и процветал, но Торд камня на камне не оставил, во все стороны распыляясь своими жестокостью и беспринципностью. Он добился всего, чего хотел, с чем его, несомненно, можно поздравить, но вместо почестей и похвалы Том предпочел бы отправить небольшой железный подарок, перевязанный алой ленточкой, этому моральному ублюдку прямо в сердце. А что если... Мужчина переводит взгляд на пистолет, что все это время мирно покоится в его руках, сложенных на коленях, крепче сжимает рукоять, укладывая указательный палец на курок, и косится на новоиспеченного диктатора. Как же это просто - поднять свое табельное оружие, направить дуло в соседствующий висок и нажать на спусковой крючок. Том во всех красках представляет это фееричное завершение очередного эпизода своей жизни - даже фанфары и медаль на грудь - но фантазия быстро прерывается визгом тормозов. За мечтами он упускает свой шанс, однако ни в коем случае не забывает, что ему вполне может представиться еще один.
- Я ношу эти очки для того, чтобы в любой момент иметь возможность отключить свое "зрение" и порадовать себя темнотой вместо созерцания твоей рожи, - ответно язвит Ридж, совсем не скрывая ноток раздражения в своем голосе.
Он послушно следует за "лидером" группы, вроде как даже осознанно прикрывает тылы, осматриваясь по сторонам и все еще не позволяя себе устроить уже зудящую в одном месте диверсию. Впрочем, она прекрасно устраивается и сама, без чьей-либо помощи. Стоит им только оказаться в темноте первого складского помещения, как под ногами начинает что-то мешаться и громыхать (судя по звуку - всего лишь пустые банки из-под кока-колы). Звук, отражаемый от стен громким эхом, стопроцентно слышит весь завод, а что уж говорить про грохот падающей на бетонный пол коробки, об которую Том так нелепо запинается, теряя всю свою хваленную концентрацию.
- У-упс, - протягивает мужчина, с трудом удерживая равновесие и отступая на несколько шагов в сторону от злосчастного источника шума, - так что ты там говорил у тебя украли? - спрашивает он, едва-едва растягивая уголки губ в издевательской усмешке. Это просто самая лучшая случайность, которая могла с ними произойти и нарушить все планы.

Когда все это дерьмо закончится, Том вернется домой, качественно так пригладит стопкой-другой свои расшалившиеся нервишки, возьмет несколько отгулов и с похмелья зависнет над листом с заявлением об увольнении. От души надышит на него перегаром, намеренно зальет водкой строчки «Красному Лидеру Торду Ларссону», смачно плюнет на печать отдела, приложит ее гербом к бумаге и понесет к боссу на подпись. Перед кабинетом повторно осушит фляжку и во всей своей пьяной красе предстанет на ковре начальства. Он сделает все, чтобы Торду было максимально противно говорить со своим подчинённым. Он сделает все, чтобы ему не посмели отказать. Он сделает все, чтобы показать себя самым некомпетентным работником из всех. И на листе бумаги появится еще одна печать, потому что никакому диктатору не захочется иметь за своей спиной человека с огнестрельным оружием в руках и озорно бродящим алкоголем в крови. Это как минимум опасно для процесса поддержания власти и как максимум - для жизни, которой Торд (уж Том-то точно знает) дорожит. У них обоих есть какие-то свои тактика и линия поведения по отношению к друг другу, и они оба будут их придерживаться. А пока...
А пока звяканье алюминиевой банки всего за одну секунду превращается в разрывающий барабанные перепонки грохот отваливающихся от пробитой стены и падающих на пол кусков бетона. За ней - месиво из крови и конечностей, которые после залпа остаются пускай и целыми, но абсолютно бесполезными.
Неожиданный взрыв заставляет Тома ошалело замереть на месте. Он смотрит на творящуюся перед ним вакханалию, на людей, которые, перепугавшись, бездумно разбегаются по углам словно тараканы, на Торда, лицо которого выражает безграничное ликование. Его глаза горят как  у ребенка, увидевшего самого настоящего Санта Клауса с огромным мешком подарков за спиной, его руки сжимают ружье с такой силой, что возбужденной зрелищем дрожи в пальцах почти не видно, а его ехидство звучит как похвала, от которой к горлу подступает тошнотворный комок. Скольких он там убил одним выстрелом? По одним только кровавым ошметкам уже, конечно, точно не определить, но Том уверен, что не менее двух десятков. Два десятка ни в чем не повинных людей попросту разорвало на куски из-за того, что он не заметил сраную банку колы. Ридж мог бы принять сказанное норвежцем за чистую монету, взвалить на свою совесть все эти "трупы", но не в этот раз. Он слишком легко винит во всем своего новоиспеченного напарника просто потому, что именно он ввел запрет на колу, вписав ее в список наркотический веществ. Именно из-за него Эдд сейчас выглядит как последний наркоман без дозы, именно из-за него друг сейчас шароебится по таким вот подпольным заводам, именно из-за него тот запросто мог оказаться среди этих несчастных.
- Какой же ты ублюдок, Торд, - почти рычит мужчина, сдвигаясь со своего места и провожая взглядом всполошенных теперь еще и химической взрывчаткой мятежников.
Ему не нужны глаза, чтобы прицелиться в чужую спину, вполне достаточно и шестого чувства, орущего сломанной сиреной в присутствии Красного Лидера. В тишине подвального помещения после очередной язвительной подколки она начинает бить по черепушке изнутри настолько сильно, что Том не выдерживает. Он делает шаг вперед, но не принимает чужое приглашение пройти первым, а хватает свободной рукой мужчину за толстовку, выглядывающую из-под выпендрежной военной формы, и толчком вжимает спиной в ближайшую стену.
- Послушай сюда, - угрожающе начинает Том в считанных сантиметрах от лица Торда, к чьему подбородку уже приставлено дуло пистолета с острым гарпуном в обойме вместо классических свинцовых пуль или лазерных капсул, - если ты хочешь получить свой таинственный черный ящик с любимыми детскими игрушками не в качестве памятного подарка на поминки, то держи свой язык за зубами. Я и без твоих показательных выступлений знаю, что он длинный и до жопы достать может, - Ридж раздраженно цыкает, но курок не спускает. Высказанная претензия будто бы имеет вполне реальный вес, потому что избавившись от нее, Тому сразу становится как-то легче. Он разжимает пальцы на толстовке, с издевательской улыбочкой разглаживает образовавшиеся на ткани складки, хлопает Торда по груди и первым пересекает порог двери, отделяющей их от финишной прямой.
Перед ним самый обычный подвал. Никакого тебе конвоя, приставленного к ценной вещице или более современных охранных мероприятий. Несколько грузовых поддонов в углу, и там же обшарпанный стол с, видимо, искомым чемоданчиком. Все выглядит так, будто его просто оставили здесь за ненадобностью так же, как он когда-то оставил на полке родного дома своего любимого мишку. А раз нет никаких препятствий, раз все так просто и легко складывается, то зачем усложнять? Мужчина позволяет себе взяться за ручку багажа, стащить его с гладкой поверхности и выдвинуть свой ультиматум.
- Уверен, что на нем стоит какая-нибудь заковыристая система блокировки, - Том тихонько постукивает рукоятью пистолета по блестящему ребру кейса, - Так, может, все-таки, поговорим о содержимом прежде, чем я попробую его вскрыть и активирую не менее заковыристую систему самоуничто.. - монолог прерывают резкая смена освещения в комнате и, в прямом смысле этого слова, какого-то черта уходящий из-под ног пол.
"Ну, в какое еще дерьмо ты меня сегодня втянешь, б о с с?" - скорость мысли, пронесшейся в голове стопроцентно равна скорости падения мужчины в темноту.

Том хочет, но боится узнать, что же его ждет внизу. Наточенные колья, готовые пройти сквозь тело словно нож через кусок масла, мутная, стоялая и с тошнотворным запахом вода, кишащая пираньями, или же пол, усыпанный противопехотными минами, реагирующими на изменение давления. Там могло быть что угодно, неизменно сулящее долгую и мучительную смерть от тяжелых травм и кровопотери. Радовало одно – Торд, в любом случае, сдохнет вместе с ним, если только под шинелью он не прячет реактивный ранец. А он не прячет. По крайней мере Том хочет в это верить, иначе все сказки про карму – пиздеж и провокация, а мужчина дурак, что верит в них.
Он понимает, что не умрет сегодня, в тот момент, когда чужие пальцы крепко хватают его сзади за воротник рубашки. Кажется, ткань даже тихо трещит от напряжения, а по телу пробегают мурашки от холодного касания стали механической руки к коже. Том невольно ежится, вжимает голову в плечи и жмурится. Он раз за разом мысленно просит об одном и том же: «скорее бы уже дно, скорее бы уже дно». Хотя, своего личного дна он уже достиг, согласившись работать под руководством Торда. Падать ниже просто некуда.
Правда уверенность в этом, казалось бы, кристально чистом факте, растворяется по реальному достижению дна шахты. Торд оказывается гораздо предусмотрительнее Тома, используя то самое раскладное кресло в качестве подушки безопасности. Не сказать, что чужая сообразительность как-то задевает гордость Риджа, его больше беспокоит положение, в котором он оказывается, приземляясь на него.
Сомневаться в намеренности действий норвежца не приходится. Он всегда делал все для того, чтобы вывести Тома из душевного равновесия. У этого садиста стопудово есть какой-то извращенный пунктик на злящегося подчиненного. И сейчас его нахальное поведение не может не вызывать должного эффекта. Потому что Тому ни капли не нравится находиться под этим человеком не только морально и по статусу, но еще и физически.
- Слезь с меня, блядь, - Ридж задавленно шипит и упирается ладонями в грудь мужчины, прилагая все свои силы, чтобы оттолкнуть его от себя. Сначала, конечно, в темноте промахивается и попадает по шее, еле перебарывая внутреннее желание удушить этого засранца прямо здесь и сейчас. Но уж ему-то точно проще найти необходимую точку опоры, а не слепо тыкаться руками во все причинные места. Хотя слово «слепо» в случае Торда употреблять нельзя. У него никогда и ничего не бывает слепо и просто так.
Еще одна минутная заминка, путаница из рук, ног и сранного шинельного подола, который по размеру сравним с целым одеялом, и Том скатывается с кресла прямо на пол, лицом чуть не впечатываясь в один из кольев. Он прямо чувствует, как острие скрипит по стеклу очков, а потом еще и замечает мелкую царапину, не мешающую обзору, но раздражающую своим наличием.
- Починка очков за счет начальства, - ворчит Томас, поднимаясь на ноги и отряхивая пыль с брюк.
Одним легким щелчком он переключает режим очков на ночное видение и устало вздыхает, задирая голову наверх, чтобы оценить весь масштаб катастрофы. Над ними простираются стены узкой шахты, которую теперь почти целиком и полностью занимает кресло, заканчивающиеся люком на высоте около двадцати метров. Одним прыжком выше головы и подтягиванием тут делу явно не поможешь, а других вариантов особо и нет. Даже если забраться на спинку кресла – бесполезно.
Места вокруг не то, чтобы особо много, но даже на таком пятачке у Тома не получается обнаружить искомый артефакт, ради которого все это и было затеяно. Он прокручивает в голове момент падения и понимает, что, прежде, чем сообразить, что вообще происходит, он рефлекторно откинул чемодан в сторону, и сейчас тот одиноко лежит где-то там наверху, дожидаясь своего хозяина или очередного импульсивного мудака.
Ридж прекрасно понимает, что сам виноват в этом падении ниже плинтуса, но признавать свой промах вслух не собирается. Тем более перед Тордом - вот только его ехидных шуточек по этому поводу еще не хватало.
- Что за блядская ситуация. Я видел порно, которое начиналось точно так же, - заезженная шутка вырывается сама собой. Подсознание явно пытается всеми способами подавить подкатывающий приступ клаустрофобии, подкидывает картинки действительно существующей порнухи с похожим сюжетом, которую они с Тордом вдвоем когда-то в юношестве срежиссировали и спродюссировали. Норвежец сейчас даже выглядит так же, как и тогда: взъерошенный и немного помятый – ни дать, ни взять порноактер в деле, которым он никогда не был, но никак не Красный Лидер, готовый за просто так калечить людей.
- Оставь свои шуточки про мою мать при себе, если не хочешь, чтобы я раньше времени обрадовал тебя тем, что твой сектор приз остался там наверху. Упс. Кажется, я уже это сделал, - мужчина намеренно агрессивно выплевывает каждое слово, в защитном жесте складывая руки на груди. Потому что он прекрасно знает, что сейчас начнется. Они точно подерутся, и их ни капли не будет волновать ограниченность предоставленного пространства, в котором, по крайней мере Тому точно, даже дышать тяжело, не то, что свободно перемещаться.

Томас никогда не являлся гордым обладателем боязни замкнутого пространства и всегда мог без страха быть сдавленным стенами находиться в любой даже самой узкой дыре, но сейчас исключительный случай, потому что одно дело стоять в тесной комнатушке в одиночестве, и совсем другое – с кем-то. Особенно если этот кто-то - маньяк-садист с чрезмерно раздутым эго, которое, по ощущениям, занимает пространства больше, чем припаркованное неподалеку кресло.
- Так вот почему у меня такая маленькая зарплата! Пытаешься забить собственные комплексы, способствуя их развитию у других? – больше, еще больше бесполезной и хамской ботловни, лишь бы только не поддаваться эмоциональной импульсивности.
Кто бы мог подумать, что не паниковать и держать себя в руках тогда, когда над тобой, словно издеваясь, возвышается двадцатиметровая шахта, будет так тяжело. У Тома это худо-бедно, но получается. Он кончиками пальцем потирает трещину на стекле зрительного сенсора и пытается придумать хоть какой-то план действий. Все, что у него при себе есть – это пистолет. При особой сноровке заряженные в нем гарпуны можно легко использовать в качестве скалолазной кошки. Однако есть два но. Первое: имеющейся убойной силы, скорее всего, будет недостаточно зарядам для того, чтобы прочно зафиксироваться в стене. Второе: их количества хватит, дай боже, на половину пути. А значит, про этот пафосный вариант из боевиков следует смело забыть до лучших времен. Если они, эти лучшие времена, конечно же, еще настанут.
«Вот больше всего на свете мечтал сгнить на дне выгребной ямы в компании тебя и любовно наточенных кольев», - с иронией думает Ридж, бросая короткий взгляд на своего «сокамерника», который уже от души смеется над шуткой про порно. И в его смехе нет никакой скрипучей издевки или неприкрытой наигранности. Только непривычно мягкая искренность, которую последний раз Том слышал все в том же две тысячи мохнатом году на съемках порно.
Сказать по правде, мужчина периодически возвращается к воспоминаниям того времени. Ему просто приятно думать о том, что норвежец был его другом, а не притворялся им. Приятно обманывать себя, особенно находясь под серьезным градусом. Но еще приятнее тем самым подпитывать свою ненависть, ведь без ныряния с головой в прошлое можно запросто забыть, что именно стало причиной испортившегося отношения. Ложь. Даже тогда, когда Том откровенничал, полагая, что никто кроме Ларссона не имеет права знать правду о нем, а тот в ответ понятливо кивал и подбадривал, он врал. Не человек, а чертов справочник «Как обмануть весь мир и не спалиться». Тьфу.
Казалось бы, обоюдные шуточки про то и се хорошо так разряжают атмосферу, но только первые несколько минут. Предоставление достоверной информации о местоположении ценного груза, которым Том собирался всего лишь увести разговор от задевающих его комментариев про мать, явно становится последней каплей для терпения Торда, и вызывает целую бурю.
Ридж не успевает не то, что увернуться от крепкого захвата, но даже опустить руки с груди и открыть рот, чтобы что-то ответить.
Сталь холодом обжигает горло, сдавливает его с такой силой, будто и нет там вовсе костей, мышц и прочего довольно таки плотного органического материала, будто это листок с не получившимся стихом, который только скомкать и выкинуть. Том делает бесполезную попытку вдохнуть, на мгновение теряет ориентацию в пространстве, но почти сразу же обнаруживает себя вжатым в кресло. Грубо, жестко, больно, унизительно и без шанса на освобождение.
Он готов поклясться, что Торд сломает ему запястья и без необходимых инструментов снимет скальп, если просто приложит чуть больше усилий. Убеждаться в своих предположениях, ох как, не хочется, поэтому мужчина на одном только инстинкте напрягается всем телом, чтобы лицом не угодить в находящийся от него в считанных сантиметрах кол и вырвать руки из цепких пальцев. Резкий рывок плечами отдается вспышкой ноющей боли в суставах, предупреждающей о грозящем вывихе. Следующий сопровождается уже глухим хрустом и несдержанным стоном боли.
- Су-у-ука, - протяжно хрипит Томас сквозь стиснутые зубы, но активно сопротивляться перестает, хоть и не расслабляется, так как все еще без особой радости наблюдает острие кола в опасной близости от носа.
Полный яда шепот где-то над ухом тревожит сыто спящую все это время змею. Том не может позволить себе вот так просто согласиться со словами норвежца только из-за того, что абсолютно не горит желанием каждое утро в течение оставшейся жизни наблюдать в зеркале лицо со шрамом, напоминающим о его собственной неосмотрительности.
- Мы на одной стороне только потому, что ты так захотел. Не было бы у тебя статуса моего начальника, давно бы уже пошел всем известной дорогой. Но я же хороший служащий, в отличие от некоторых, - жалобный хрип переходит в злобное рычание, в ту же секунду переквалифицирующийся в ехидство, - в отличие от некоторых, которые любят без разбору брать своих подчиненных сзади, лишь бы только лица не видеть и свое не показывать. Правда, Торд? Только вот, разве я не говорил тебе, что люблю быть сверху? – Ридж знает, что этот комментарий обязательно заденет гордость Ларссона, заставит его потерять бдительность, и у мужчины будет всего секунда, чтобы воспользоваться брешью в чужой обороне.
И ему это удается. Хватка пальцев самую малость, но все-таки слабеет, непозволительно близкое расположение тел дает возможность ударить локтем в грудную клетку и вывернуться. Столь короткого промежутка времени маловато для кардинальной смены позиции, поэтому все, что успевает сделать Том, это перевернуться на спину, при этом все еще оставаясь под чужими похабно разведенными ногами, толкнуть и повалить противника на противоположный подлокотник плюс, поднявшись из горизонтального положения, обеими ладонями и всем своим весом надавить в районе локтей на заведенные за голову руки. Если Торд захочет, он и носком ботинка Тому по затылку заедет, благо, довольно откровенная поза, когда бедра одного чуть ли не вплотную прижаты к заднице другого, это позволяет, но Риджу, по большому счету, насрать.
Вот прямо вишенка на торте. Иначе не назвать.
- Соответствуй своим словам, - вырвав зубами свое преимущество, Томас убирает из голоса все нотки ехидного заигрывания, - как ты сказал, мы на одной стороне. Хочешь, можешь убить меня, я тебе даже пистолет предоставлю и потом из-за плеча с удовольствием понаблюдаю, как ты сдыхаешь тут от голода или кислоты, которой нальют повстанцы, когда сбегутся на сигнал тревоги. Однако. Не только я не выберусь без тебя, но и ты не выберешься без меня. Смирись с тем фактом, что сейчас мы равны друг другу и перестань уже выебываться, тыча меня носом по углам словно нашкодившего котенка.

Так вот почему Торд отрекся от друзей и отдал всего себя власти. Сейчас, ограничивая чужую свободу, возвышаясь и доминируя, Том как никогда его понимает. Приятное чувство превосходства, подпитываемое шокированным и одновременно смущенным выражением лица напротив, будоражит кровь и требует продолжить начатое – ведь так легко покрепче перехватить заведенные над головой руки и ударить по лицу. И еще раз, и еще, высекая искры из глаз, выбивая кровь из рассеченной губы, при этом зная, что ответа он не получит. По крайней мере не сейчас. Ридж много лет мечтал о том, чтобы хоть раз уделать этого зазнайку, столько раз доходил до высшей точки кипения и находился на грани, видел столько снов, в которых буквально размазывал лицо Торда по любой плоской поверхности, но все равно ничего не предпринимал. Только зло скрипел зубами, стирая драгоценную эмаль, до побелевших костяшек сжимал ладони в кулаки и бросался язвительными комментариями. Это все, что он мог себе позволить. Том ужасно боялся поддаться собственной слабости и уподобиться Ларссону. Наверняка во всем мире не найдётся ни одного человека, желающего встать на его сторону, превратиться в такого же хладнокровного и бессмысленно расчётливого ублюдка, за исключением уже имеющейся у него свиты. И Том не исключение. А эта компашка несомненно была отбитой с самого начала, ещё до знакомства с Красным Лидером. Так что терять им особо нечего. Одного только взгляда на них достаточно, чтобы понять - в их жизнях не было ничего, кроме крови, убийств и оружия. Хотя Пол с Патриком иногда поглядывают друг на друга с какой-то странной нежностью. Нет, скорее с заботой, проявление которой объясняется лишь одной причиной - в Красной команде пидор в переносном смысле только Торд. И именно страх стать таким же бессердечным и слепым как он все это время ограничивает Тома и заставляет держать себя в руках, но даже его, казалось бы, ангельскому терпению приходит конец.
Он пристально смотрит в чужие глаза и ищет на глубине вечно суженных зрачков ответы на сотни вопросов. Функция инфракрасного зрения гасит все цвета до оттенков зеленого, но и этого достаточно, чтобы потешить самолюбие прекрасной картиной перемешанных между собой всех самых унизительных эмоций на лице никогда не поддающегося на провокации норвежца. Ридж каждой клеточкой своего тела чувствует, как сильно мужчина напряжен, скован и вообще шокирован происходящим, кажется, он даже дыхание задерживает, лишь бы не совершить лишнее телодвижение  способное сократить дистанцию между ними до нуля. Со стороны выглядит забавно, а чувствуется максимально приятно и самоутверждающе. Не такой уж ваш Красный Лидер и классный, оказывается, если его так легко может подмять под себя первый встречный.
Маленькая победа не застилает Тому глаза, не притупляет инстинкт самосохранения, не становится тем единственным, на чем стоит сконцентрировать все свое внимание, о чем ему дополнительно напоминает Ларссон, очевидно жаждущий как можно скорее выйти из неудобного положения. Отступить назад. Позорно капитулировать, ответив одной единственной слабенькой язвой, которая разве что смешит Риджа, но никак не задевает.
- Уменьшительно-ласкательные прозвища прибереги для какой-нибудь более романтичной ситуации, - цыкает мужчина, выжидает ещё несколько секунд тишины, подхватывает норвежца под колени и, поднимая одну ногу на уровень своей головы, пролезает под ней.
Протянутую в примирительном жесте ладонь Томас намеренно игнорирует, доставая из внутреннего кармана жилетки фляжку. Из-за бродящего в крови адреналина, сбивающего с толку работающий до этого момента в штатном режиме мозг, Ридж даже на секунду верит Торду. Верит его искренним интонациям, его неожиданной инициативе, но почти сразу мысленно обрывает себя и делает большой глоток припасенного крепкого пойла. Том чувствует себя слабым дураком. Даже сейчас, после всего, что этот человек сделал, ему безумно хочется отдать дань прошлому и пожать чёртову руку. Он скучает по Торду. Все это время скучает именно по Торду Ларссону, а не по Красному Лидеру. Мужчина понятия не имеет, чем все обернется, если даст сейчас слабину и снова подставит спину. Не знает, получит ли по ней удар исподтишка, упадёт ли после него на торчащие из пола штыки, или же все останется так же как и было. Он ничего не знает, но все-таки поддается и пожимает руку. С одной лишь поправкой:
- Не было никаких "старых добрых времён". С тобой, Красный Лидер, не было, - искренность в ответ на искренность. Ничего больше.
"Если ты носишь имя моего друга, это вовсе не значит, что ты и есть мой друг."

Том не может сказать точно, в какой момент своей жизни он начал пить. Возможно, тогда он был еще несведущим ничего подростком, возможно, вообще, ребенком, который просто перепутал крепкий напиток с водой, но зато он точно знает, что на данный момент алкоголь – это единственная вещь, дающая ему силы просыпаться каждое утро. Любая ситуация, кажущаяся Томасу вышедшей из-под его контроля, запивается зачастую, в прямом смысле слова, неограниченным количеством водки. Это уже почти ритуал, всякий раз дарящий иллюзию уверенности, иногда подкрепляемую самыми настоящими галлюцинациями и длительными выпадами из реальности.
Очевидный, но так и не принятый самим Риджом факт – он стал пить больше после возвращения Торда. Если раньше он ограничивался пребыванием в абсолютно неадекватном состоянии только вечерами после тяжелых трудовых будней да парой глотков днем во время перерывов, то теперь в «приятном подпитии» он находился круглосуточно. Искренне удивлялся, как еще умудряется держать в руках пистолет, прицельно стрелять из него и вообще оставаться на должности. Даже Мэттом, который пожизненно игнорировал пагубное пристрастие друга, не раз и не два давались далеко не лестные комментарии на тему вечных запоев и связанного с ними внешнего вида, бывали даже попытки насильного кодирования обманным путем, но, как вы видите, весьма тщетные.
Зато самого Тома все устраивает. Он продолжает безжалостно уничтожать бесконечные запасы Смирнофф, чувствуя, как легче и спокойнее ему становится с каждой каплей, обжигающей пищевод. Мужчина был и остается быть убежденным, что именно это адское пойло тушит в нем взрывоопасный пожар, разгорающийся внутри при любом контакте с Красным Лидером.
Без спасительного глотка он не смог бы пожать руку врагу, не смог бы пойти на компромисс и согласиться на чужое предложение. Том без сомнения не поступился бы принципами, сел в углу, отгородившись от всего мира, и от Торда в частности, этими острыми шипами, понатыканными чуть ли не на каждом сантиметре пола, и сидел бы там до самого наступления голодной смерти. Но водка не только мутит рассудок, но и смягчает невыносимый характер Риджа и тормошит в душе что-то ностальгично-теплое, которому невозможно не поддаться.
- Если бы я тебя понимал, то мы не находились бы сейчас здесь, а тихо-мирно сидели вчетвером дома и смотрели какую-нибудь очередную ерунду по ящику. Но, простите, кое-кто, не буду показывать пальцем, разрушил наш дом с такой легкостью, будто это был всего лишь карточный домик, - Томасу не заходит последняя шутка Торда, которая должна была хоть немного понизить градус, вот он и продолжает язвить, одним резким движением закручивая фляжку и убирая ее обратно во внутренний карман жилетки. По интонации и завершающему речь разочарованному вздоху об этом, конечно, не скажешь, но он хотя бы попытался быть непреклонным.
Забираясь обратно на кресло, мужчина чувствует себя предателем номер один. Он находится в этой яме, выполняет приказы ненавистного человека, в то время как оба друга находятся в опасности  по его вине. И если Эдд запросто может скрываться сейчас вообще на другом конце страны, то вот Мэтт точно шароебится в пределах этого заброшенного завода в компании влюбленной парочки, которой Томас не стал бы доверять точно так же, как и норвежцу. Но у него нет выбора. Или…
В одно мгновение с глаз Риджа словно спадают шоры, мешающие все это время разглядеть очевидную истину. Он уже чувствует спиной чужую спину, становится для нее опорой и сам заносит ногу, чтобы продолжить их героическое восхождение к свету, но начинает сомневаться в правильности своего решения.
Короткий тяжелый шаг по отвесной плоскости.
А что, если все это просто подстава?
Шаг.
Что если это хорошо продуманный план Красного Лидера?
Еще шаг.
Что если это ловушка, в которую его даже не надо было толкать – он и сам зашел, поверив и подставившись?
Уже пройдена одна треть пути.
Томас знает, что Торд – непредсказуемый человек, но слишком поздно понимает, что вся эта операция может быть самой обычной постановкой. Разделить их с Мэттом и избавиться как от ненужных звеньев, которые в любой момент могут сорваться и разрушить весь механизм. Кто знает, может в этот самый момент друг истерический размахивает чьей-нибудь оторванной рукой как единственным спасением, отделяющим его от хладнокровно выпущенной пули в лоб, может он прячется за превращенной выстрелами в решето дверью и дрожащими пальцами тычет в коммуникатор, пытаясь дозвониться до Тома. А он тут, в тринадцати метрах под уровнем пола, где нет никакой связи, где одна ошибка, и ты сам станешь как та дверь. И то ли как знак свыше, то ли как самая обычная ошибка в работе, бледно-зеленая картинка перед глазами подергивается помехами, а потом и вовсе пропадает. Конечно, Ридж принимает это за знак, не думает ни о какой ошибке – ее просто не может быть! - начинает паниковать и испытывать самый настоящий страх. Липкий, холодный, поднимающий короткие волоски у основания шеи, продирающий кожу мурашками и заставляющий необдуманно действовать, опираться на один лишь инстинкт самосохранения.
Он чуть наклоняет голову к плечу и вперед, тянется пальцами к кнопке перезагрузки очков, но не дотягивается и повторяет попытку, добавляя теперь еще и короткий рывок. В эту короткую секунду пальцы все-таки достают до заветной выпуклости на оправе, а вот спина перестает чувствовать чужую.
На этом попытку можно считать проваленной, - думает мужчина, чувствуя, как подошвы ботинок соскальзывают со стены, - это даже к лучшему. Он бы все равно сбросил меня обратно, - это последнее, что проносится в его голове, прежде чем поясница со всей силой свободного падения сталкивается с подлокотником кресла.

Полет с семиметровой высоты – словно целая вечность. Во время него несколько раз приходят мысли о наиглупейшей смерти, которая обязательно наступит при неаккуратном приземлении головой на кол, об очень не вовремя сломавшихся очках, о желании выжить, выбраться отсюда, и уже без разницы, как и с чьей помощью. Однако, очевидно, что никто ему не поможет. А в  особенности тот, за чей рукав мужчина судорожно цепляется за несколько секунд до болезненного приземления. Но ослабить хватку, разжать пальцы и отпустить ткань чужого плаща Томас все равно не может. Это что-то сродни утоплению. Ты не чувствуешь ногами дна, руки проходят сквозь воду, которая, увы, не становится плотнее, как бы ты не изворачивался, не орал, не просил пощадить,  в обмен на жизнь не клялся стать лучше, начать по утрам делать зарядку и правильно питаться. А когда на поверхность всплывает неспособная абсолютно ничем тебе помочь водоросль, ты хватаешься за нее и держишь-держишь-держишь, пока не уходишь вместе с ней на дно, захлебываясь собственным бессилием. И сейчас с силой сжатая ткань – это та самая бесполезная водоросль, с которой Том идет ко дну. Он, даже сам того не замечая, держит ее до самого конца, пока удар по пояснице не растворяет всю концентрацию в тупой боли.
Хочется верить, что когда-нибудь эта бесконечная пытка закончится. Что Ридж перестанет быть вещью, смягчающей Торду падения. Что он окажется дома и забудет все произошедшее словно страшный сон, который снова и снова настигает его одурманенный алкоголем и почти неподвластный контролю мозг. Что он поймет свою ошибку, совершенную на почве необдуманных и не подкрепленных фактами обвинений в подставе, переступая через себя, извинится за нее и предложит попробовать еще раз. И еще. И до того момента, пока они оба не окажутся наверху, где светло и не пахнет смертью. Потому что Том и правда ошибся – Торду незачем убивать своих бывших друзей столь изощренно, они попросту не достойны такой бесполезной растраты сил и ресурсов. Гораздо проще подкараулить их по домам, закинуть через окно кило-другой взрывчатки и с попкорном наслаждаться результатом и картиной намотанных кишок на обломки взорванного здания. Но, видимо, у Тома как-то очень сильно скакнуло ЧСВ, раз он посмел хотя бы подумать, что заслужил более изобретательной смерти.
- Торд, я… - начинает оправдываться Ридж, но тут же затыкается, даже сквозь помехи на мониторе видя разгневанное лицо товарища по несчастью. И это последнее, что он видит четко и ясно.
На шее уже во второй раз за последний час смыкается чужая рука. И даже тот факт, что теперь задействована не механическая, не отменяет того, что дышать становится нечем. Поперек горла встает тошнотворный комок животного ужаса, потому что чужой срывающийся на истерику голос не оставляет никаких сомнений в том, что этот провал запросто может стать последним в жизни Томаса. Он делает попытки отпихнуть норвежца, тянет от себя за тот самый рукав, в котором еще совсем недавно видел спасительную соломинку на глади беспокойной воды, ногтями царапает запястье, но когда другая рука хватается за оправу очков, понимает, что ни черта не может сделать. Это финиш.
Торд – единственный человек в жизни Риджа, заставивший его почувствовать все возможные оттенки боли. Тут тебе и душевная боль предательства, не отпускающая годами, и физическое подавление, и зависть, и ненависть, а теперь еще вот это вот. Том искренне не понимает, за что Ларссон продолжает наносить ему увечья, при этом постоянно увеличивая силу удара в геометрической прогрессии. Что он сделал ему такого, что вынужден теперь давиться собственными криками и изворачиваться под ним в тщетных попытках сбежать, чувствуя, как ему вырывают глаза. В прямом смысле и без преувеличений.
Провода, связывающиеся со зрительными нервами, оглушающе трещат, лопаются под чужим натиском и будто бы вытягивают из черепушки вообще все, что в ней осталось. Десятки мелких крепежей отходят вместе с кожей, превращая область вокруг глаз в кровавое месиво. Томас срывает голос криками, не в силах выдержать выворачивающей наизнанку боли, хаотично цепляется дрожащими от страха за свою жизнь пальцами то за руки, то за плечи, то за воротник Торда, пытается найти ногами хоть какую-то опору, но не находит ничего, кроме пустоты. Точно такой же пустоты, которая с каждым новым порванным проводом становится только больше и больше в нем самом.
- П-пожалуйста… - хрипло молит Ридж то ли норвежца, то ли вечно слепого или вовсе несуществующего Бога. Но, разумеется, ни тот, ни другой его не слышит и не заканчивает пытку раньше положенного. А где это самое «положенное»? Там, где мужчина теряет сознание от болевого шока? Так он уже готов, еще несколько секунд и измученный организм сделает все сам. Однако последний сенсорный шлейф лопается раньше сознания, и наступает тишина.
Внутри нее мужчина слышит только собственное отчаяние, помноженное на осколочный снаряд, мгновение назад взорвавшийся в его голове. Ему будто засунули в рот гранату с гвоздями, но без чеки и попросили подождать. Подождал и подождал так, что ни на какое будущее уже можно не рассчитывать. Когда же до сознания, словно сквозь плотный слой ваты, доносится отстраненный вопрос, Тому почему-то хочет верить в его искренность. Знаете, это как испытание на прочность, не пройдя которое ты не превратишься из мальчика в мужчину. Так вот, Риджу, кажется, суждено до конца своих дней оставаться в статусе глупого подростка.
Скрежет винта по кремнию и появившееся за ним пятно света заставляют чуть приподнять голову, спокойнее и размереннее вдохнуть кажущийся раскаленным воздух и попытаться разглядеть хоть что-нибудь. Свет зажигалки, а это, скорее всего, именно зажигалка, должен осветить лицо норвежца. Должен и точно освещает, но Том этого не видит и задерживает дыхание, только теперь понимая, что произошло. Паника подступает новым приступом, он совсем не обращает внимания на язвительные комментарии и тянет руки к чужому лицу. Без каких-либо резких движений мужчина подушечками пальцев проходится по носу, бровям, звериной улыбке и выступающим из нее клыкам, мелко дрожа всем телом облизывает губы, собирая с них кровь и нервно, почти истерично смеется:
- Поздравляю, Торд. Ты сделал меня снова слепым и вот теперь уж точно максимально бесполезным. Думаешь, я очки для красоты ношу, что ли? - Томас прерывается, подавляя отчаянный всхлип, рвущийся наружу вместе со слезами, подталкиваемыми никуда не девшимся страхом, - Наконец я больше не смогу видеть твою рожу, пока мне не сделают новые. Теперь ты можешь оставить меня в покое? - он опускает ладонь и наощупь кладет ее на огонек зажигалки, перекрывая доступ к кислороду и туша. Догорая, он неприятно обжигает кожу, но это ощущение - ничто по сравнению испытываемыми болью в висках и унижением.

Вместе с блеклым огоньком зажигалки гаснет что-то еще. Это невозможно увидеть, это невозможно потрогать. Это долгие восемь лет тлело внутри Тома, выжигало его изнутри, травило угарным газом, мучило и медленно убивало. Он никогда не обращал внимания на причину собственной эмоциональной разрозненности. Жалкие попытки сконцентрироваться на неизвестном чувстве и понять его заканчивались запоем, в котором необходимость любых самокопаний просто-напросто бесследно растворялась. И вот теперь, когда глаза ничего не видят, восприятие переключается на тактильный способ, а напротив находится человек, на которого, оказывается, и было все это время ориентировано данное неклассифицированное ранее чувство, оно догорает и с жалобным шипением тухнет, оставляя после себя непроглядную и бездонную пустоту.
Хотя, на самом деле эта пустота появилась намного раньше. Ее обратно пропорциональная зависимость со стремительно падающим зрением была очевидна. Чем меньше букв Томас видел на таблице Снеллена, тем больше становилась зияющая черная дыра под ребрами. Бездумно она заполнялась тем самым непонятным чувством, как если бы при уборке ненужные вещи распихивались по углам. Просто что-то ненужное заполняет что-то такое же ненужное. Однако любой хлам имеет свойство накапливаться и становиться заметным. Если под креслом лежит один носок, будьте уверены, что через некоторое время к нему присоединится и другой, и уже вместе они начнут вонять так, что мама не горюй. То же самое правило действует и с эмоциональной составляющей наших жизней. Ридж с такой легкомысленностью заполнял вакуум внутри себя ненавистью, что даже не удосужился предположить, что в один прекрасный день кто-нибудь может так же легкомысленно вытащить эту самодельную пробку из давшего течь судна. И это было его главной ошибкой. Фатальной, стоящей ему самого важного, что у него есть - чувства собственного достоинства.
Он всегда был ведомым. Всегда шел за кем-то и наслаждался мыслью о том, что в нем нуждаются. Ведь когда-то в детстве отец сказал, что капитан без команды и не капитан вовсе, и Томас, никогда не жаждущий лидерства, безумно влюбился в эту идею и сделал ее основополагающей своей жизни. Познакомившись с Тордом, он негласно назначил его своим Лидером, потому что с ним было комфортно, от него чувствовалась та самая капитанская отдача, в которой Томас отчаянно нуждался. И он ее получал. Долго получал. Впитывал в себя каждую каплю и в какой-то момент даже готов был закричать на весь мир о полной и бесповоротной принадлежности этому человеку. Но потом… потом оказалось, что аксиомы, проходя через столетия, перестают быть утверждениями, не требующими доказательств, что друзья врут, а лидеры, не размениваясь на чужие эмоции, меняют команды так, как им будет удобно. То, что Ридж считал ненавистью, нежеланием быть снова прогнутым и сломленным, оказалось порождением ревности. Как же вовремя он все понял.
И именно поэтому сейчас, вслушиваясь в чужой голос, четко и безапелляционно повторяющий «мой» в различных вариациях, находя извинения в давлении и горячих прикосновениях к самым саднящим и кровоточащим местам на лице, Томас давится воздухом и не находит в себе сил к сопротивлению. Кажется, что повисшее в пространстве безумие заразно, потому что он не поступает так, как следовало бы. Не отталкивает мужчину от себя, не язвит и не посылает его нахуй, отрицая услышанное. Он вообще не двигается, медленно со свистом вдыхает и коротко и резко выдыхает, жмурясь и сжимая дрожащие пальцы в кулаки. Люди, страдающие от внутренних противоречий не должны жить, а Риджу, если честно, и не хочется. Он бы с удовольствием провалился куда-нибудь еще глубже этого дна, в ад, в самое пекло, чтобы незаметно для всех сгореть со стыда вместе со всеми слабостями, которые он испытывает по отношению к Торду. А он их испытывает. Ох, как испытывает, иначе не пребывал бы сейчас на грани сумасшествия, не улыбался бы криво и жалко одним уголком поджатых в отчаянии губ, не одергивал бы руку, вновь тянущуюся к чужому лицу, чтобы в этой тьме хоть как-то привязать себя к реальности. А может, все это просто сон?.. – еще одна убогая попытка оправдаться перед собой.
Абсолютная темнота вовсе не мешает выбрать одно, запечатленное в памяти выражение лица норвежца, идеально сопоставляемое с постоянно скачущими от возбуждения интонациями, и представить его. Хрипло что-то гаркнуть в попытке найтись с ответом, потом промычать что-то более внятное и, наконец, прочистить горло, дабы оказаться услышанным:
- Где же ты был, когда я нуждался в тебе? Когда я хотел быть твоим солдатом? Самовлюбленный эгоист, – несдержанный крик о помощи, вырвавшийся вместе с причиненной болью, вместе с кровью, вытекшей из-под сорванных очков. Теперь Ридж точно захочет носить маску на все лицо, чтобы никто и никогда не увидел никаких следов принадлежности кому-либо, чтобы он сам никогда не увидел их в зеркале.
Несколько секунд тишины, колеблющейся одними только шорохами грубой ткани, тянутся невыносимо долго, но в итоге приносят странное облегчение вместе с запахом крепкого табака. Томас глубоко вдыхает этот терпкий аромат, впервые в жизни не скрывая, что он ему нравится, и задерживает дыхание, заставляя легкие пропитаться каплями смол. Сигара, конечно, ни разу не лучше водки, но когда фляжка с драгоценным пойлом находится вне зоны доступа, то можно согласиться и на этот вариант нанесения вреда собственному здоровью. Тем более, что он – единственный, способный сейчас хоть немного снять напряжение.
- Буду, - коротко отвечает Томас и слепо поднимает руку, нетерпеливо требуя передать ему уже эту эстафетную палочку на сумасшествие.

А ты удивлен? – как всегда уходит от прямого ответа Торд, отмахиваясь риторическим вопросом.
Восемь лет назад Томас мог бы ответить, что да, удивлен. Восемь лет назад, после того, как Ларссон забрал своего робота и улетел в закат с ускорением летящего в спину гарпуна, парень стоял среди развалин дома и никак не мог понять причин чужого поступка. Несмотря даже на зародившееся еще задолго до этого случая недоверие к другу, он продолжал искать логичные аргументы в пользу своей ущербности, которая могла привести к предательству. Ведь без причины друзей не оставляют. Только если они были действительно плохими друзьями. Но сколько бы Ридж ни пытался, сколько бы ни вспоминал самых разных историй, пережитых вместе, он никак не мог разглядеть своей вины. Конечно, он не был хорошеньким и идеальненьким во всем, но и такого плевка в душу тоже не заслуживал.
Куча времени, потраченная на раздумья, привела Тома к тому, что он так отчаянно отказывался принимать. Мудак – Торд, а не он. Он был открыт для этого человека настолько, что сейчас даже тошно вспоминать. Он разделил с ним дом, еду, любимое дело, он, в конце концов, без раздумий отдал ему свое тело. И только теперь мужчина с полным отвращением к самому себе понимает, что если первый раз был пьяной глупостью, которая запросто может случиться с каждым, не умеющим контролировать себя под действием алкоголя, то второй – вполне себе трезвой ошибкой, которую Томас желал совершить. И слава святым бананам, что одним лишь физическим контактом все и закончилось, иначе страшно представить, каким адом стала бы дальнейшая жизнь для Риджа, влюбленного в Торда.
Военные флэшбеки, скачущие перед глазами и с головой засовывающие мужчину в черный омут прошлого, это совсем не то, что хотелось бы получить в качестве компенсации за сломанные очки и превращенное в кровавое месиво лицо. Том не отказался бы от уверенности в завтрашнем дне, в том, что этот завтрашний день у него вообще есть, и что в нем не придется выкладывать свои кровные, заработанные, теперь уже без преувеличения, кровью и потом, за новые очки. Но вместо этого принимать ему придется губозакатывающую машинку и суровую реальность, в которой его босс – эгоистичный садист с манией величия, разбирающийся со своими комплексами посредством недодачи зарплат подчиненным.
- Неужели есть что-то, чего ты не знаешь о своих работниках? – саркастичная поддевка затыкается сигарой, минующей ладонь и оказывающейся прямиков во рту, что выглядит как грубое требование завалиться, но никак не случайное совпадение, - я думал, ты следишь за всеми, а за мной с Мэттом в частности, - Том перехватывает сигару пальцами, отводит руку чуть в сторону, чтобы дым не попал в и без того уже настрадавшиеся глаза, и все равно договаривает начатое, - нет, не курю. Но ты выбросил мою флягу, - он неопределенно машет рукой куда-то в сторону, после чего подносит сигару к губам.
Ридж бросил курить так же, как и начал – внезапно и стремительно. Два года он каждый вечер проводил в компании бутылки водки и пачки сигарет, после которых последняя спутница уже на постоянной основе перебралась в карман толстовки, потеснив собой фляжку. В результате, полгода зависимости и перекуров каждые пятнадцать минут закончились тем, что в один прекрасный день Томас просто выкинул едва начатую пачку в урну, решив, что и одного способа самоуничтожения ему вполне достаточно. Лица друзей в тот момент выражали искреннее удивление с примесью скептицизма, но вслух они лишь выразили благодарность за то, что в их доме наконец-то перестанет пасти куревом.
- Будто бы нам Торда было мало, - брезгливая фраза, брошенная Эддом так ярко отпечаталась в памяти Тома, что до сих пор она напрочь отбивала любое, даже мимолетное, желание закурить. Однако нынешние эмоциональные и физические потрясения оказываются гораздо сильнее протянутых сквозь года ассоциаций, чтобы отказаться от затяжки.
Табак, чего и следовало ожидать от сигары, оказывается крепким. Стоит только сделать вдох, как горло тут же продирает словно бы наждачкой, нос забивается горечью, и хочется начать одновременно и кашлять, и чихать. Инерциальный глоток воздуха только усугубляет ситуацию, и Ридж все-таки давится терпким дымом. Заходится кашлем он чуть ли не целую минуту, пока последнее ядовитое вещество не оказывается насильно выплюнуто из организма.
«Говорили же тебе не курить сигары взатяг, олух!» - мужчина стискивает зубы и жмурится, чувствуя, как выступившие от сильного отхаркивания слезы, жгут развороченные раны вокруг глаз.
- Забери и больше не предлагай, если не хочешь раньше времени узнать, что находится в этой, как ты выразился, бездне, - Томас наощупь впихивает сигару обратно хозяину в руку, глубоко вдыхает, окончательно восстанавливая дыхание и осипший голос, и откидывает голову на подлокотник уже ставшего почти родным кресла.
Молчание, такое болезненное, но такое необходимое сейчас им обоим, разрывается очередным глупым вопросом Торда. Для человека, семимильными шагами идущего к мировому господству, в последнее время он задает их в слишком больших количествах. Хочет ли Томас знать, что находится в чемоданчике, который привел их обоих в эту яму и серьезно так сократил расстояние между здравым рассудком и неизлечимым никакими препаратами сумасшествием? Нет. Мужчину это больше не интересует. Он не хочет слышать ни правду, ни ложь. Он не хочет разбираться в искренности чужих слов, он устал, и у него не осталось сил даже на напускную вежливость.
- Нет, Торд, оставь свои тайны при себе. Я заебался искать в твоих словах правду, - тяжелый выдох, обязующий закрыть тему разговора прямо здесь и сейчас, раздается ровно за секунду до падения чего-то маленького, но острого ровно Томасу на лоб. Он приподнимает голову и щурится в тщетной попытке разглядеть что-то на высоте двадцати метров, но вместо этого слышит голос:
- Том? Том! Скажи, что ты тут! И…и..скажи, что ты жив!.. Пожалуйста!
Мэтт! – голос друга дарит такое облегчение, что даже вся боль куда-то исчезает. Томас чувствует новый подъем, прилив сил, начинает суетиться и спихивать с себя норвежца. Ему просто необходимо пересесть на спинку кресла, стать на несколько блядских сантиметров ближе к товарищу, и плевать, что за ними еще метры и метры глубокого бетонного колодца.
- Мэтт, господи, да! – голос Риджа дрожит от возбуждения и нетерпения. Его прямо распирает от радости. Его спасут. Его вытащат. Единственный дорогой оставшийся у него человек, на которого он всегда может положиться. Единственное спасение среди всего этого бардака. Радость и панацея от всех бед. И если бы раньше ему кто-то сказал, что в будущем он, услышав голос Мэтта, тут же забудет про Торда, находящегося с ним одной комнате, Том точно покрутил бы пальцем у виска.