У смерти вкус и запах леса, продирающего свежестью сосновых иголок, обволакивающего горьковатой вязкостью смолы, увлекающего сладостью диких ягод и дурманящего доступностью свободы. Метафоры, которыми можно лицеприятно и притягательно описать самые тяжелые этапы прихода смерти, въедаются в подсознание на основе ассоциаций, полученных непосредственно перед потерей сознания. Свежесть глотка кул-эйда с виноградным ароматизатором, потеря способности связно мыслить и управлять своим телом, онемение и першение в горле, невыносимая боль во всем теле, и как итог - полное примирение с мыслью о летальном отравлении, ведь именно оно приведет к очищению и избавлению от всех ненавистных привязанностей, а так же откроет путь на следующий, более высокий уровень.

«Люди не хотят думать, они просто хотят чувствовать себя в безопасности», - слова, обманувшие целый культ, истина, позволившая на секунду обмануться и его лидеру, сожалеющему в ту секунду лишь о том, что не довел начатое до конца.

Гонимые током крови по венам перетекают осколки битого стекла. Они царапают тонкие стенки, забивают аорты, мешают дышать и несколько раз насильно возвращают в чувства, чтобы продемонстрировать все самые яркие спектры боли. На самом деле то, что кажется стеклянной крошкой, разрывающей изнутри каждый орган, ни что иное, как обманчивое ощущение действия цианистого калия. В короткие моменты пробуждения он неосознанно тянется дрожащими пальцами к венам на руках, пытается вырвать их, цепляясь ногтями за кожу и начиная расчесывать ее со всем остервенением. Однако, старания закончить зудящую пытку прерывают либо медики, суетящиеся вокруг, либо очередная черная пропасть на пути к вознесению.

В больнице организму требуется почти трое суток на то, чтобы оклиматься и снять с сознания все защитно-блокирующие механизмы. Дэниел открывает глаза и поначалу не может им поверить. Капельница, белоснежные стены и такие же хрустящие простыни. Из-за одноцветности помещения все кажется ненастоящим, сюрреалистичным и искаженным. С небес на землю, к суровой реальности, его спускают лишь уже начавшие ржаветь решетки на окнах и наручники, прочно связывающие свободную от катетера руку и боковые перила кровати. Резкий рывок – проверка на прочность – и тяжелый выдох, полный разочарования. Он сбежал в лагерь Кэмпбелла не для того, чтобы снова оказаться в руках властей, пророчащих ему смертную казнь за все содеянное. И он еще вернется, чего бы ему это не стоило.

От стойки с капельницей отвратительно пахнет отполированным железом, каким-то маслом и сахаром. Дэниел поднимает плохо сфокусированный взгляд на этикетку пакета с препаратом и не без удивления читает: «декстроза, 10%». Всего лишь? И вот этим лечат отравление цианидом? Я… - но его внимание привлекает газета, лежащая на соседствующей рядом с кроватью тумбочке. По всей вероятности ее оставили чересчур заботливые врачи, которых действительно тревожила возможность чужой дезориентации во времени.

Блядь, - одного только кричащего заголовка на полстраницы достаточно, чтобы выйти из себя. Грубые листы из плохо переработанной желтоватой бумаги отправляются на пол, туда же со звоном летит выдранный из вены катетер. Немногочисленные капли крови пачкают пододеяльник, пока Дэниел пытается хоть что-нибудь сделать с наручниками, да хотя бы даже отодрать их вместе с перилами, без разницы. Гениальная идея приходит мгновением позже и воплощается в жизнь незамедлительно. Хруст кости, вышедшей из сустава, отдается оглушающим шумом в висках и выворачивающей наизнанку болью в большом пальце. К горлу подступает тошнотворный комок горечи, а по телу проходится табун колющих кожу мурашек. Вся уверенность и стабильное физическое состояние тут же ломаются слабостью и дрожью в ногах, но он все равно вытягивает ладонь из железного обруча и ступает босыми ногами на холодный кафельный пол.

А дальше что?

Действуя импульсивно и необдуманно, на одном только желании сбежать как можно скорее и дальше, он не понимает, что бежать ему на самом деле некуда. Решетки на окнах – это тебе не пальцы, их так просто не сломать, а стоящий за дверью конвой так же не даст себя обмануть. К большому сожалению, они знают, с кем имеют дело, и чего от Дэниела стоит ожидать. Но зато они не знают, что он пришел в себя и даже освободился от наручников.

Катетер, выдернутый вместе с иглой, ложится в руку почти так же удобно, как и его нож для жертвоприношений. Конечно, для полноты ощущений не хватает гладкой деревянной ручки с вырезанным рисунком двух пожирающий друг друга змей, но, когда нет выбора, приходится довольствоваться тем, что дают.

Всего через десять минут сухой щелчок запертого все это время замка и скрип входной двери тонут в отчаянном вопле врача. Тонкая игла сначала оказывается воткнутой в глаз, потом в яремную вену, и, наконец, чужое тело под весом Дэниела валится на пол. Он пытается острием разворошить кожу на шее, как непременно сделал бы, будь у него нож, докопаться до крови, запах которой привлечет Смерть, но конвой, о котором он совсем забыл, скручивает его быстрее. Внутри утробно клокочет ярость безысходности, разжигаемая матерными криками над ухом и крепкой хваткой на заведенных за спину руках. Он и сам что-то злобно выплевывает, рычит и пытается вырваться, но только пока не начинает чувствовать жгучую пульсацию под подбородком. Она отупляет, нагоняет на глаза кровавую пелену. От вовремя вколотого успокоительного мысли начинают путаться и возвращаться назад к гитарным аккордам, вою скрипки и глазам цвета хвои.

8 июля должно было стать знаменательным событием в его жизни. Убедившись, что одной только секты мало для выполнения миссии, Дэниел направляется в лагерь, полный податливых и легко убеждаемых детей. И все проходит почти идеально – все любят его и готовы по одной только отмашке выпить добавленную в сладкий напиток отраву. Но помехой, по классике жанра, становится тот, от кого подвоха ожидаешь меньше всего. Дэвид – гиперактивная копия его самого, украшенная веснушками и лучистой медью волос. Своими беспечностью, наивностью и глупостью он сначала прямо в руки сектанту передает такой шанс, а потом сам же его и отбирает. Не намеренно, нет, это-то и раздражает. Он пытается спасти себя, а не детей, он верит словам Макса лишь тогда, когда они начинают касаться непосредственно его, когда на грань ставится его судьба. Стоило обработать его первым, тогда бы всего этого не было. Тогда Дэниел не поддался бы чужим чарам, которые так хотелось разрушить. Убить, сломать, стереть в порошок. Раз и навсегда поселить на дне зеленых глаз покорность и перестать видеть завораживающее всепрощение, которого он не достоин.
На рукоятке его ножа – два змея – Эрос и Агапэ, два бога, что неразрывно друг от друга проходят через тысячелетия. Они целую вечность ведут борьбу, пытаются поглотить второе свое воплощение, но до сих пор остаются вместе. Снисходительная любовь Агапэ к ближнему своему с начала июля ассоциируется с Дэвидом и его слепой жаждой помочь всем и каждому. Тогда, если этот шумный вожатый – Агапэ, то Дэниелу остается сравняться с Эросом, желающим без остатка поглотить своего бога-соперника, завладеть его физическим телом и, если не остаться одним-единственным, то забрать его с собой. Туда, где их обоих ждет очищение.

12 августа самого опасного сектанта в стране вместе с сопровождением выпускают из больницы. Из личных вещей при нем остаются лишь белоснежная рубашка-поло и светло-серые джинсы. Никакого оружия, даже любимые часы запечатываются в пакет с вещ-доками. Без остановок в промежуточных пунктах его доставляют в камеру предварительного заключения, где ему до самой зимы придется ждать суда и вердикта.

25 декабря следствие заканчивается диагнозом невменяемости и отправлением на принудительное лечение в психиатрическую лечебницу. Маленькую, закрытого режима, из которой, по мнению Дэниела, сбежать – раз плюнуть, правда на подготовительные работы уйдет много времени. От месяца до полугода, но это неважно, главное – успеть к лету. Ведь на летний отпуск у него особые планы. Планы с запахом леса, видом на рыжину заката и привкусом кул-эйда.

От таблеток, подавляющих волю и сознание, он отказывается почти сразу. Находит тысячу и один способ делать вид, что пьет их, чтобы потом запихать в подушку, которой все равно не пользуется по назначению. На групповых терапиях и во время свободных часов он как бы невзначай делится своей верой, видением мира и того, какой конец его ждет. Работает быстро и безотказно, и уже спустя месяц заручается поддержкой почти всех пациентов. Почему почти? Потому что некоторые и так давно живут с прогнившими мозгами, и их уже не спасет никакое вознесение.

Еще месяц уходит на диалоги со служебным составом. С ними немного сложнее. Они плохо ведутся на речи, звучащие из уст «ебанутого на всю голову сектанта», но если знать как, то и до них получится достучаться. Каждого можно обратить в свою веру – на планете попросту не существует людей, которые не нуждаются в опоре, что сделает все за них.

Этот заголовок нравится Дэниелу намного больше предыдущего, так же, как нравилось стоять в гробовой тишине холла, медленно наполняющегося сладковатым запахом разлагающихся тел. Он провел там, по меньшей мере, несколько часов, прежде чем просто уйти. Пересек границы нескольких штатов и осел в тишине Род-Айленда, чтобы с восходом летнего солнца, под веселый шелест зеленой травы снова вернуться в лагерь Кэмпбелла, правда, теперь уже не на правах со-вожатого, а на правах того, кому просто хочется забрать то, что приглянулось.

8 июля Дэниел оставляет приколотой к двери домика вожатых записку, адресованную Дэвиду. Дэниел знает, что ее прочитает именно он, и никто другой. Потому что в лагере Кэмпбелла этим пасмурным утром нет никого, кроме его Агапэ, которому придется прийти на финальную встречу с Эросом.

Перед отправлением в лагерь Кэмпбелла на руках Дэниела порядка десяти открыток. Каждая из них – всего лишь листок обычной писчей бумаги с рисунками животных, сделанными от руки. Далеко не мастерски выведенные линии и такие же кривоватые буквы выглядят нелепо и смешно, но Дэниелу они нравятся своей попыткой в аккуратность. Так же, как нравились и компактные, под стать вложенным открыткам, букеты полевых цветов, что, пока он лежал в больнице, сменяли друг друга стабильно два раза в неделю. Без изменений во времени и днях недели в палату заходил один из представителей полицейского конвоя и брезгливо передавал в руки сектанта новую композицию, достойную уровня выставочной флористики. На лице мужчины из раза в раз читалось искреннее непонимание, мол «какой вообще недоумок может носить такому как Дэниел ублюдку цветы». А вот, оказывается, есть еще в мире непроходимые глупцы, не видящие разницу между целенаправленными убийствами и случайными ошибками. Или, может, просто не желающие ее видеть?

За неимением какого-то другого увлекательного занятия Дэниел долго пытается разобраться в мотивации Дэвида. Какие мысли роятся в голове человека, желающего скорейшего выздоровления тому, кто не упустил бы шанса убить и его, если бы в распоряжении было немного больше времени? Что движет тем, кто намеренно игнорирует очевидные факты и акцентирует внимание только на выдуманной неоспоримой гуманности всего человечества? Глупость? Наивность? Вера? Без разницы. Все это неприемлемо в описании взрослого человека, которого жизнь должна была уже научить хоть чему-нибудь! Но Дэвид изначально выглядел не поддающимся жизненным урокам, даже если те и имели место быть. Дети буквально орали ему в лицо, представляли всевозможные доказательства принадлежности Дэниела к сектантской деятельности, а ему хоть бы хны – было и есть. С другой стороны, разве это не играет парню на руку? Лишняя причина быть уверенным в том, что долгожданная встреча состоится.

Дэниел вертит в пальцах отличную от всех остальных открытку с маленьким гербарием из одного цветка. Он сам выбрал его из полученных букетов и посадил на жалкий кусочек скотча, который ему услужливо предоставил медперсонал. Оранжевый полевой тюльпан, цветом напоминающий о яркости чужих волос, а острыми краями лепестков – о четкости скул и черт лица - максимально органично вписался в орнамент открытки. Помимо мотивирующих пожеланий на бумаге совсем недавно появились оборванные фразы, приписанные уже рукой Дэниела. Каллиграфический почерк бережно ведет первые буквы, но почти сразу срывается – линии приобретают резкость и остроту, шарик ручки проходится по ним не один, не два и даже не три раза, превращая аккуратную полосу в жирную галку, продавливающую листок чуть ли не насквозь. Каждый новый символ отличается от предыдущего размером и наклоном, а строчки пляшут, местами переходя с английского значения слов на латинский. Большую часть Дэниел выводит, с садистским удовольствием представляя на лице Дэвида удивление, перемешавшееся с испугом, после ознакомления с каждой буковкой на этом клочке бумаги. Изначально он взывал к светлым чувствам и стремлениям, а теперь не может вызвать ничего, кроме тревоги, паники и желания спалить к чертям этот пергамент, иллюстрирующий воплощение всех сатанинских извращенных мечтаний. При огромном желании эту открытку можно было бы использовать в качестве доказательства на суде по делу «угроза жизни», но только человек, точно знающий, о чем идет речь, увидит опасность во фразах: «как я и обещал, Дэйви» и «я заберу тебя с собой». А латинские заклинания, написанные в каждом уголке…ну, найдите еще того, кто всерьез будет в них копаться.

Интересно, читает ли Дэвид газеты? Если да, то не настолько ли он еще ополоумел от своего оптимизма, чтобы понять, о ком в них пишут?

Последнюю вырезку со статьей о произошедшем в лечебнице Дэниел тоже сохраняет. Он вообще любит коллекционировать макулатуру с упоминаниями о себе и своих достижениях. Если бы не периодические переезды из штата в штат и не постоянное нахождение в бегах, то его коллекцию можно было бы назвать по-настоящему достойной отдельного шкафчика в музее. Но вместо этого сейчас его хромированный чемоданчик с белоснежными уголками помимо бутылки с кул-эйдом хранит только открытки и несколько аккуратно сложенных газетный статей. Он бережет их как зеницу ока, словно ополоумевший маньяк, стерегущий трофейные вещи, собранные с тел своих жертв, словно полицейский, постоянно носящий с собой в кармане гильзу от патрона, пулей которого застрелил самого опасного преступника. Каждый по-своему извращенно умеет привязываться к вещам. И Дэниел ни в коем случае не исключение.

Домик, заброшенный и уже начавший разрушаться, в рассветных лучах выглядит уныло. Некоторые бревна сруба местами выедены насекомыми, местами усеяны мхом, ручка двери держится на честном слове, а стекла в окнах выбиты и заменены досками. Не таким Дэниелу представлялось это место со слов Дэвида. Вожатый описывал его как райский уголок, в котором можно с удобствами разместить целый отряд, а не как забытую божествами всех религий клоаку.

Заходя в одно из помещений, затхлость воздуха которого заставляет сектанта недовольно поморщиться, он вспоминает то, с каким воодушевлением Дэвид рассказывал ему про этот дом. Наивный блеск в глазах, полных веры и надежды, активная и открытая жестикуляция, звенящий радостью голос - все вместе это выглядело так привлекательно и завораживающе, что Дэниел почти согласился на экскурсионную прогулку к объекту чужих мечтаний. Но тогда он вовремя одернул себя лишь потому, что считал приоритетом смерть детей, а не этого светящегося солнцем вожатого. Тогда он ошибался, тогда он не видел очевидного – что даже жертвоприношение целого города не способно сравниться с ценностью души одного единственного человека. Всякий раз, поднося к лицу новую открытку от Дэвида, Дэниел слышал в голове гул тысяч голосов, скандирующих только два слова: «убей его». И именно это приказ своего безумия он намерен исполнить сегодняшним июльским утром.

Дэниел не задерживается в доме дольше десяти минут – чувствует, что Дэвид вот-вот придет, и не хочет заставлять своего гостя ждать дольше положенного. Поэтому, когда вожатый появляется в поле зрения, сектант уже стоит у ближайшего к дому дерева, поставив чемоданчик на землю и облокотившись плечом о ствол.

- Здра-а-авствуй, Дэ-е-ейви, - тянет слова Дэниел, широко улыбаясь в ответ на неловкое приветствие. Он не сводит с парня немигающего взгляда, разглядывает его от самых кроссовок до рыжих вихров, старается посмотреть в глаза, но тот неотрывно изучает землю, будто в ней есть что-то гораздо интереснее того, к кому он так спешил через весь лес. Несложно догадаться, что Дэвид бежал на эту встречу. Волосы взъерошены, на лице и руках виднеются красноватые отметки, оставленные ударами особо хлестких веток, голос немного дрожит, но тут, то ли причина в еще не успевшем восстановиться дыхании, то ли в сомнении в подбираемых для разговора словах.

- Я так рад тебя видеть, - и Дэниел не врет. У него самого в нарастающем предвкушении сердце пропускает удар, а ладони начинают потеть, стоит только вожатому открыть рот, - скажи, что ты тоже рад меня видеть, - риторическая просьба звучит почти как приказ, невыполнение которого чревато приступом агрессии с вероятным проявлением угрозы для жизни, - посмотри на меня и скажи, что ждал эту встречу так же, как и я, - сектант отталкивается плечом от ствола дерева и делает шаг навстречу вожатому. Он ловит чужой взгляд только тогда, когда Дэвид озвучивает то, ради чего преодолевает все это расстояние от лагеря до сторожки. И Дэниела немного раздражает тот факт, что его Агапэ прибегает сюда исключительно ради детей – гордость задета и требует отмщения, но ей придется немного подождать. Совсем немного.

- С детьми все в порядке. А вот что насчет тебя? - Дэниел продолжает сокращать дистанцию между ними, шагая медленно, но при этом с некой резкостью, словно рывками, то уходя чуть в сторону, то снова возвращаясь на прямую дорожку, - я забрал их и привел туда, куда ты сам так хотел их привести. Иначе ты бы не пришел по одной моей просьбе. Верно, Дэвид? - он смакует каждую букву чужого имени, с усмешкой думая о том, что нет ничего прекраснее лжи и реакции собеседника на нее. Он не трогал детей и даже не собирался этого делать, просто подстроил все так, чтобы именно этим утром Дэвид остался в лагере один да еще и в полном неведении о местонахождении кэмперов.

Оттесняя вожатого к дереву, сектант останавливается в считанных сантиметрах от него. Держит руки за спиной, предплечьями ощущая дразнящую прохладу ритуального ножа, что закреплен на поясе, неотрывно смотрит на парня и в жесте любопытства рывком наклоняет голову к плечу. Позвонки от резкости движения глухо хрустят, но Дэниел совсем не замечает этого - привык.

- Скажи мне, Дэйви, ты, ведь, на все готов ради кэмперов, да? - улыбка широкая и сумасшедшая говорит сама за себя - сектанту не нужен ответ на этот вопрос, он и так его знает, иначе не стал бы проворачивать никаких махинаций именно в таком ключе.

Дэвид находится так близко, что можно рассмотреть каждую веснушку на его улыбчивом лице, увидеть, как нервно подрагивают губы, как вспыхивают угольки страха и напряжения в глазах, разглядеть в чуть сведенных к переносице бровях внутреннюю борьбу между наивным оптимистом и суровым реалистом. Дэниел мысленно ставит на скорую победу последнего и не ошибается – вожатый бравится, делает вид, что не замечает чужого наступления, переводит его в игру, пытается переставить фигуры так, чтобы скрыться от выдвинутого шаха. Хорошо, что Дэниел давно уже разыграл эту партию во всех возможных вариантах, чтобы дать и себе, и вожатому возможность подольше насладиться процессом.

Томясь в ожидании, он представлял тысячу мелочей, которые будут их окружать, воображал миллион ответов и действий Дэвида, являющегося личностью предсказуемой и непредсказуемой одновременно. С одной стороны, несложно догадаться, что он будет руководствоваться человеколюбием, а с другой – попробуй угадай, куда оно заведет их обоих.

Но пока Дэйви недалеко сворачивает от протоптанных Дэниелом дорожек, разве что спешит немного.

- Боюсь, я не смогу еще раз подготовить для тебя такой сюрприз, - сектант не останавливает рвущегося к домику парня, поддается его направлению и подходит к двери вместе с ним, но в последний момент преграждает дорогу, упираясь ладонью в косяк, а корпусом заслоняя ручку, - поэтому предупреждать будет не о чем. И неко_му_го, - последнее Дэниел произносит одними губами и сквозь стиснутые зубы, силясь скрыть улыбку. Он намеренно вкладывает в фразу двоякий смысл, скрадывая окончание – сегодня они оба видят последний рассвет.

Дэвид все так же неизменно очень много разговаривает. У него теплый бархатный голос, который будоражит сознание, который приятно слушать. Именно поэтому Дэниел не чувствует и капли раздражения, когда вожатый вслух выражает все свои сомнения, а потом забавно пытается забить эфир быстрыми оправданиями. В ответ парень только снисходительно качает головой и вновь сокращает дистанцию. Почти до предела, до нуля, ведь для Дэниела не существует понятия личного пространства, уж точно не по отношению к тому, кому он решил подарить очищение.

- Ты так заботишься об этих спиногрызах. А кто заботится о тебе? – он неотрывно смотрит в чужие глаза, поднимает руку и утыкает кончик указательного пальца в грудь вожатого, - скажи мне, Дэйви, существует ли в этом мире хоть один человек, который, в случае твоей смерти, будет до конца дней корить себя за то, что его заботы не хватило, чтобы продлить твою жизнь? – на середине фразы сектант переходит на шепот, поддевает пальцем яркий платок на шее Дэвида и, сжимая его в кулаке, дергает на себя. Свою речь он заканчивает уже у чужого уха, немного сбивчиво и торопливо, словно ведая самый страшный секрет и действительно боясь, что его может узнать кто-то кроме них двоих, - стоит ли так стараться ради тех людей, которые ни во что тебя не ставят? – хватка ослабевает, и ладонь прижимается к грудной клетке ровно над сердцем. Дэниел чувствует, с каким трепетом оно замирает на секунду, останавливая время и само мироздание, чтобы потом снова дрогнуть, толкнуть стрелки вперед и отпустить замершие над головой облака. К этому упоительному ходу хочется прикоснуться, но футболка, кожа и человеческая плоть мешают, заставляют бессильно выдохнуть и отстраниться ни с чем.

Взгляд у Дэниела сумасшедший, с лихорадочным блеском. Этого ему даже при всем желании не скрыть. Он тянется к своему чемоданчику, оставленному неподалеку, мысленно перестраивает фигуры на доске и проводит рокировку. Как бы ни хотелось раскрыть все карты позже, но этот гиперактивный вихрь, запрятанный в тело обычного человека, не оставляет ему выбора.

- Хочешь знать, что меня сюда привело? – Дэниел престает улыбаться, глаза разочарованно тускнеют, а пальцы до слышимого хруста сжимают сталь ручки кейса. Сектант до последнего был уверен, что как только они встретятся, Дэвид сам все поймет. Но, оптимист неизменно одерживает победу над реалистом и окрашивает все в розовые тона, - идем, я расскажу все внутри.

Дверь распахивается за одно короткое движение, вторым Дэниел с силой толкает вожатого в спину, не позволяя задержаться на пороге и успеть разглядеть помещение, третьим – отрезает путь к отступлению, проворачивая ключ в замке. Он предусмотрительно вешает его на петли изнутри, а ключ оставляет на подоконнике, который теперь задумчиво вертит в пальцах.

- Я пришел за тобой, Дэйви. Я ждал много времени, я проделал слишком длинный путь, чтобы позволить тебе проигнорировать меня или просто развернуться и уйти. Здесь нет детей, но они нуждаются в твоей помощи. Способен ли ты положить свою жизнь ради их спасения? – способен, это Дэниел понял еще в прошлом году, один раз взглянув на Дэвида. Он ставит свою работу и беспечных школьников выше всего на свете и теперь сделает все, лишь бы сектант им не навредил, - либо ты, либо дети, - в руке вместо ключа теперь бутылка кулэйда, разочарование в голосе и глазах сменяется вызовом и провокацией, а на губах расцветает безумная усмешка.

Ты - мой Агапэ, Дэвид, и тебе никуда не деться.